Машка - [4]

– Так-так… – пробормотал я. – Значит, нет…

– Н-ну! Н-ну! – подтвердила корова.

Я выскользнул в ворота, захлопнул за собой калитку. Некоторое время отупело разглядывал кончик ремешка, торчавший из дырочки в доске. Потом машинально приподнял крышку бидончика, ожидая увидеть там молоко: окаянная корова вышибла меня из проторенной колеи реального восприятия окружающего. Мне захотелось открыть калитку и заглянуть в ограду.

Может быть, коровы там и не было?..

Тут я услышал тяжелые размеренные шаги. Они приблизились к калитке. Затем до меня донесся глубокий шумный вздох. Я переложил проволочную дужку бидона из одной руки в другую, достал платок и вытер вспотевшую ладонь.

И тут услышал свое имя.

Я вздрогнул.

Уставился на калитку. Повернулся резко… и уперся взглядом в Ненашева.

Пожалуй, было бы менее удивительным встретить здесь Кащея Бессмертного – о нем я хоть думал только что.

Я молча разглядывал Ненашева: зеленые насмешливые глаза, неправильный рот, нос чуть приплюснутый – в молодости Ненашев занимался боксом, спутать его лицо с другим было невозможно, оно запоминалось сразу и навечно.

Одет он был в вельветовый пиджак, мятые брюки. В руках держал сетку с двумя булками хлеба, черного ржаного хлеба из ларька.

– Ты что, ты меня не узнаешь? – спросил он.

Уверен, нам никогда не удастся так запрограммировать думающую машину, чтобы она сравнялась с человеческим мозгом по способности обобщать столько далеких по смыслу явлений и ассоциаций. Эта странная корова, присутствие Ненашева, его последнее увлечение нейрофизикой – все это мгновенно суммировалось в аналитической цени моего мозга. Догадка родилась, перевести ее в связную мысль было только вопросом времени…

– Аркадий? – сказал я.

Он опустил сетку с хлебом прямо па землю, обнял меня. Ответить ему тем же мне помешал бидон.

– Ты ко мне? – спросил Ненашев и увидел бидончик. – Заходил?

Сетка с хлебом лежала у его ног, я поднял ее.

– Хлеб бросил…

– Ничего, это Машке, – он взял у меня сетку, шагнул к воротам. – Проходи!

Корова встретила нас у калитки. Она подняла морду и улыбнулась Ненашеву. Именно улыбнулась – выражение ее глаз было таковым. И улыбка не показалась мне ни уродливой, ни карикатурной… Вспомните, как у Тургенева улыбаются собаки…

– Машка, – сказал Ненашев. – Познакомься. Это мой друг.

Машка взглянула на меня приветливо и сказала свое «Н-ну!», что могло означать: «Очень приятно, мы уже встречались!»

Ненашев так ее и понял.

– Вы уже разговаривали?

Я сделал неопределенный жест. Машка утвердительно качнула головой. Потом сильно раздула ноздри, втянула воздух и подвинулась к сумке с хлебом. Ненашев отломил горбушку, Машка ловко захватила ее языком и зажевала, причмокивая. Ненашев пошлепал ее… я не знаю, как это называется у коровы, у человека это щека. Потом он почесал у нее под челюстью. Машка перестала жевать, вытянула шею и блаженно зажмурилась.

– Любит, подлая!

Он легонько щелкнул Машку по носу и тут же вытер руку о штаны.

– Как она тебе нравится? – и добавил тихо: – Говори по-английски, она не поймет.

Я не знал, что ответить и по-английски. Я уже нашел словесное определение своей догадки, только не мог ему поверить. Машка перестала жевать, в ее глазах появилось выражение задумчивости, она переступила задними йогами…

– Машка!.. – выразительно произнес Ненашев.

Он усмехнулся. Машка зажмурилась – мне хочется сказать: сконфузилась – и побрела куда-то за загородку.

Ненашев поглядел на меня, расхохотался весело и похлопал по плечу.

– Догадываешься?.. Пойдем присядем на крыльце, расскажу.

Я вернулся от Ненашева поздно вечером.

Липе сказал, что молоко будем брать в другом месте. Конечно, я не объяснил причины, и мое решение могло показаться странным. Но Липа, вероятно, подумала, что я слишком хорошо отметил встречу с приятелем – в ее понятии странные поступки могли делать только пьяные люди, – она не стала меня расспрашивать.

Ночью я долго не мог уснуть. Лежал и думал о Машке, и о Ненашеве, и о его открытии, дьявольски остроумном… и опасном, как изобретение пороха.

Разумеется, мне было известно, как нейробиологи сумели проникнуть в тайны рождения эмоций. Электрические импульсы, точно нацеленные на определенные участки мозга, вызывали у подопытного животного ощущение радости, страха, наслаждения. Но все это были детские игрушки…

Ненашев научил корову думать и говорить.

…Свой аппарат он назвал «энцефалограф-дешифратор условных рефлексов» – название тоже весьма условное. Назначение аппарата было куда более сложным.

В нейробионике я разбирался весьма посредственно, поэтому попросил Ненашева придерживаться в своих объяснениях популярной формы изложения. Насколько я понял, главною деталью аппарата являлся приемник-генератор модулированных воли. Посредством его можно было не только записывать токи мозга, но и подать обратно в мозг соответствующим образом составленную энцефалограмму, и в сознании возникнут зрительный образ, стремление к действию или отвлеченная мысль.

Аппарат Ненашев построил еще в Институте нейробионики. Первые опыты проводил строго конспиративно.

Никто не ведал, чем он занимался за дверями своей лаборатории, всегда закрытыми на ключ.