Машинка и Велик или Упрощение Дублина. [gaga saga] (журнальный вариант) - [49]

— Ты и не должен Его понимать. Он непостижим.

— Как можно служить Тому, кого не знаешь? Не понимаешь?

— Ты что, Достоевского начитался? Нельзя так. Что люди скажут? — Госпожа показывает на копошащихся в углу Сличенок. — Не теряй лицо. Ты же архангел! Ты ближе к Богу, чем мы все, а хнычешь, как засранец из Саранска. Делай, что должен… Не надо ничего понимать… Делай добро…

— И будь что будет, — машинально договаривает девиз капитан. — Ты права. Вздор! Это я от людей нахватался. Заразился. Жалко мне их. И вот детей ихних ну так жалко, прямо не могу… Чорт! Сейчас Волхов и Жёлтый придут, а я тут расклеился совсем… Надо перевода попросить куда-нибудь, где людей нет. На Юпитер, что ли…

— Я там служил, — вдруг высовывается из примыкающего к трапезной камбуза юнга, — место весёлое. Бури, газы… Кометы падают… Скучно не будет. Если добьётесь перевода, возьмите с собой.

— Обязательно, — несколько удивлённо оборачивается к нему капитан.

— Ты что, всё слышал? — очаровательно покраснев, вскидывается на юнгу Госпожа.

— Я… — начинает думать, что ответить, Юнг.

— Ты ничего не слышал, юнга, — приказывает Госпожа.

— Я ничего не слышал, Госпожа, — говорит ей Юнг и потом обращается к капитану. — Ещё булочек, сэр?

— Булочек? — не понимает архангел и глядит в тарелку. — А где все булочки? Их было три…

— Пять, если быть точным, — улыбается Госпожа. — Ты их все съел. И даже не заметил. От волнения.

— Это… — теперь уже краснеет капитан, — я… автоматически… Пока говорил. Как же я говорил? И ел при этом? Одновременно говорил о Боге и слезинке ребёнка и жевал булочки! Бог и булка! Как это совместно? С корицей! Ералаш!

— Ты на Земле. Здесь так. Здесь даже Бога едят. В виде булки. Им так понятнее. Бог понятнее. А посему — делай, что должен…

— И будь что будет, — окончательно приходит в себя капитан.

В трапезную вваливаются Жёлтый медведь и волк Волхов.

— Корабль на автопилоте. Можете перекусить, — приглашает архангел.

Медведь и волк, соря узорчатыми мягкими снежинами, рассаживаются по своим стульям.

— Архистратиг, — обращается к капитану волк, — у нас тут спор вышел. Зачем Бог терпит зло?

— И эти о том же, — невольно проговаривается Юнг.

— Он не терпит его, — отвечает солидно капитан. — Он отвергает его, преследует и побеждает.

— Это богомильство, — умничает Юнг.

— Бог творит добро, — продолжает капитан.

— Но он же знает, что люди в жопе. Почему не извлечёт их оттуда? — настаивает волк.

— Он помогает им. Слышит их молитвы и спасает, — с достоинством поучает капитан, как будто сам никогда не сомневается.

— Это раз-то в год и семь только кейсов! Негусто! Отчего бы всех не спасти? Что мешает? Лукавый так силён, что ли? А мы на что? Ужель не смеют командиры чужие изорвать мундиры?.. Ты только скажи — уж мы пойдём ломить стеною… — рычит волк.

— А этот Лермонтова… — замечает Госпожа.

— Что Лермонтова? — огрызается Волхов.

— Начитался.

— Богомил, — цедит сквозь зубы юнга.

— Что ты сказал? — вострит уши волк.

— Что слышал.

— Кто богомил?

— Ну уж во всяком случае не я, — повышает голос Юнг.

— Да ты просто салага, — шерсть на волке дыбится.

— Товарищ капитан, матрос Волхов обзывается, — незамедлительно ябедничает юнга.

— Точно! Пора на Юпитер. Измельчали вы тут. Слов дурацких назапоминали. Ругаетесь, материтесь, как… как люди какие-нибудь… Да и сам я хорош… Чертыхаюсь, ною — а ещё архангел Господень! Измельчали. Всё! Дойдём до скита, отмолим избранных — и на Юпитер! — гневается капитан. — А что до спора вашего… Делай, что должен, и будь, что будет. Делай, как я — делай добро. Вот мой ответ. Мой приказ.

— Вот и я ему толкую — служи и не суди, — ворчит медведь.

— Люби и не парься, — добавляет юнга.

— Слушаюсь и повинуюсь, — смиряется волк. — Кстати, о Лермонтове, — меняет он тему. — Русская поэзия страсть как хороша. Так хороша, что я даже в пед подумываю поступить. Буду русских русской словесности учить, чтоб не унывали.

— Перед экзаменом побриться не забудь, — жалит Юнг.

— Измельчали, факт! — парирует Волхов, не глядя на юнгу. — Но кроме русской много и другой классной словесности имеется. Вот, к примеру, — и он громко декламирует какие-то обрывистые, как лай, слова.

— Никак по-китайски? — вслушивается попугай.

— Не иначе, — кивают цыгане.

— Это были стихи китайского поэта Мао Сю-пу, — поясняет, додекламировав, чтец.

— Знаем, слышали. «Погребальные песни «Курску» называются. Цзян Фэй-ни лучше читает, — произносит юнга.

— Какой ещё Цзян? — обижается волк.

— Фэй-ни. Знаменитый китайский актёр. В «Красной скале» играл, — торжествует сноб Юнг.

— Умник. Ты, небось, и по-китайски-то ни бельмеса не знаешь, — отвечает волк.

— Если говорю я языками ангельскими и человеческими, а любви не имею, то я медь звенящая и больше ничего, — цитирует Юнг.

— Ну всё, хватит! — капитан встаёт во весь свой великий рост. Его глаза сверкают, как на иконе, где он изображён низвергающим в ад Люцифера — в латах из чистого солнца, с копьём в руке и Божией правдой в сердце. — Внемлите мне, солдаты любви, воины Света!

Солдаты и воины вытягиваются по стойке «смирно»: медведь — дожёвывая малиновый пирог; волк — жалея, что весь завтрак проболтал и пробранился с юнгой, а к миске с Педигри так и не притронулся; Госпожа — радуясь, что архангел снова в форме.