Машинка и Велик или Упрощение Дублина. [gaga saga] (журнальный вариант) - [37]

В дверь хрипло позвонили.

— Пап, откроешь? — откуда-то с недосягаемого уровня виртуальной игры взмолился Велик. Пап, конечно, покорно поплёлся в прихожую, благо до неё было рукой подать.

За удивлённо цокнувшей замочным языком дряблой древней дверью открылся изящный и хрупкий, как принц Фортинбрас, молодой, очень молодой, лет двадцати-восемнадцати человек. Одетый в ладно сидящий приталенный чёрный пиджак, узкие чёрные брюки, шёлковую бликующую белую рубашку, узкий красный галстук с отливом и узконосые туфли цвета мокрого торфа. Того же цвета кашемировое пальто и кожаный чемодан держащий в левой руке. Правую протягивающий для рукопожатия. Протягивающий для знакомства красивое черноглазое лицо с двумя улыбками, поминутно сменяющими друг друга, вежливой и восторженной. Наговаривающий прямо с порога много чего не очень ясного, но чрезвычайно куртуазного:

— Глеб Глебович Дублин. Это вы. Таким я вас, признаться, и представлял. По рассказам, весьма подробным и трогательным рассказам. Плюс моя знаменитая интуиция, отмеченная ещё в школе учителем географии, ведущая меня по жизни до сих пор.

Вам, разумеется, не терпится узнать, кто этот успешный молодой человек в дорогом итальянском костюме и галстуке от Пола Смита. Что делает этот гордый метросексуал, то есть я что делаю в этой дыре. Ведь Константинопыль, всем это ясно, — дыра. А эта ваша Заднемоторная… да, Заднезаводская — это просто дыра в дыре. И всё-таки я здесь, среди вас. Бриллиант в грязи. Миклухо среди папуасов. Что ж, не буду томить. Аркадий. Не Дворкович, хотя и сопоставим. Что до моей фамилии, то как раз её-то я и приехал с вами обсудить. Вы не по-научному крепко жмёте руку. То есть не так, как ждёшь от учёного, чуждого спортивных утех. Но так-то и лучше: наука должна быть с кулаками, верно?

Я к вам из Каира. Не подумайте, что я там работаю или отдыхаю. Город в высшей степени негигиеничный, арабы, кишмиш, кускус, улицы революционны, стало быть, грязны — и всё такое. Не в моём вкусе. Мой офис в Лондоне. «Сити системз». Слышали? Я там старший вице-президент и младший партнёр. Неплохо для начала, как говорит мой босс и старший партнёр Том Джерри. Слышали? Девять ярдов. Не в длину, девять миллиардов. Не долларов каких-то там. Фунтов. Стерлингов. Вот чего. Великий человек. Он попросил меня слетать в Каир, нажать на старину Аль Файеда. Не Доди, Доди с Дианой погибли, слышали? А на папашу его, который магазин Харрод’с на Найтсбридж прикупил. Харрод’с — лучший английский магазин. Слышали? Вот патриотически настроенные джентри хотят его выкупить обратно. Это же гордость нации, символ Британии, им обидно. А Аль Файед не продаёт. А он египтянин, вот я и летал. Дожал, кстати, можете меня поздравить. Не исключено, что я теперь даже заполучу от благодарного Альбиона орден рыцаря империи. Слыхали о таком?

Впрочем, к делу, к делу. Дело моё покажется вам… О, кто это там из комнаты выглядывает, что за крутой юный мужик? Велик? По-взрослому Велимир. Да, понимаю, что-то вроде Хлебникова. Смело, необычно. Но почему не пошли решительно до конца? Зинзивером надо было назвать. Побоялись переборщить, показаться смешными? Вот что нас сгубит — компромиссы, компромиссы. Как там сказал Шекспир? Слышали? Так размышление делает нас трусами. Так настоящий цвет решимости слабеет в бледном отсвете мысли. Вы, как математик, знающий о бесконечности не понаслышке, подтвердите — Шекспир бесконечен. Точнее, не весь Шекспир, а его Хамлет. Хамлет, согласитесь, — это дырка в Шекспире, сквозь которую виднеется космос.

Впрочем, и Шекспира в сторону. Я вот зачем к вам. Лет двенадцать назад вы оставили работу в Институте нетривиальных структур, верно? До этого вы там отработали лет, скажем, шесть. А до этого, в конце восьмидесятых/начале девяностых прошлого века (как быстро летит время, верно) вы учились в МГУ, верно. Дору Бутберг, толстую добрую дуру из Выборга, на вашем курсе училась, помните, верно. Хорошо училась, верно, глупые девочки отчего-то всегда хорошо учатся.

Как-то раз она пригласила вас на свой день рождения. Праздновали в общежитии на Ленинских — ныне — Воробьёвых горах, в её комнате. Было несколько девушек, но девушек в сторону. Поговорим о парнях. В празднике участвовали — проживавшие в этой же общаге этажом выше Паша Прошкурин из Нижней Пышмы и Орасио Оливейра из Буэнос-Айреса, студенты с мехмата; вы, москвич, студент с мехмата; Веня Эйнштейн, москвич, студент из физтеха; Валерий Александрович Аллегров, аспирант, философ, верно.

Не знаю, как сейчас, а тогда вы были непьющий. Но тут выпили, за компанию. Плохо вам стало, до того, что вы потом долго избегали алкоголя. До сей поры избегаете или нет? Не моё, впрочем, дело. Не только вы, все выпили. А народ всё молодой, настойчивый. Паша из Пышмы увёл к себе дориных подружек. А Эйнштейн, Оливейра, вы и Валерий Александрович оставались у Доры всю ночь. Что там такое было, никто потом толком припомнить не мог. Секс, правда, точно был, и вермут, на этом все стояли твёрдо. Но вот чистый ли вермут или с водкой/пивом, и сколько именно вермута, и кого с кем был секс, и как часто — тут мнения решительно не совпадали, воспоминания разминулись. Отмечу особенно, нота, как говорится, бене, что и Веня, и Орасио, и Валерий Александрович, и вы утверждали, что были в ту ночь близки с Дорой, врозь ли, и если так, то в какой последовательности, или же совокупно, разом, в общем и целом — оставалось неясно. Нельзя ведь исключать и обычного мальчишеского бахвальства, свойственных этому возрасту извечных преувеличений. Может, ничего и не было. Хотя что-то, конечно, было, потому что дура Дора через два месяца догадалась, что беременна. Отцом вызвался быть некто Боря Быков, бармен из Выборга. Видимо, что-то было не только в ту ночь в общежитии МГУ, но и несколько ранее, на каникулах, в «Буреломе». Это бар. То есть по документам бар «Буревестник»; народ-языкотворец, согласимся, удачно доработал имя, довёл до совершенства. «Нажрались в «Буреломе» звучит выразительней, чем «посидели в «Буревестнике».