Машина пробуждения - [2]

Потерянное – родина и владения Шкуры Пересмешника, а в столь отвратные дни еще и ее творение. Побочный продукт ее существования.

Свирепый взгляд разноцветных глаз и плотно стиснутые челюсти откровенно не вязались с легкими, причудливыми движениями, которые совершало ее тело; Шкура Пересмешника была личностью непростой, но никогда не позволяла себя сломить. Ее ничто не могло сломить. Впрочем, однажды, в тот самый первый вторник, она просто разбилась на куски.

Нет-нет, ее целостность и суть не пострадали. Она даже проявляла добродушие всякий раз, когда могла себе это позволить, и особенно близко к сердцу старалась держать судьбы всего потерянного во всех мирах: пропавших мужчин и женщин, затерянных королевств, планет и цивилизаций… или оброненных ленточек и заброшенных комнат. Шкура Пересмешника сдерживала бурный поток утрат, сопровождающих каждый полный трагизма виток спирали мультиверсума, сражаясь за любую мелочь, исчезновение которой могли бы оплакать разве что боги да стихии. Проницательный чуждый разум Шкуры Пересмешника ощутил, что эта комната рыдает горючими слезами, до соплей обиженная ее редкими предательствами. Эти стены оплакивали круг, прочерченный танцем в пыльной пустоте. Стены заходились в истошном вое, потому что они знали: Шкура Пересмешника никогда и ни при каких обстоятельствах не пожелала бы заставить хоть что-то пропасть. Исчезновение – вот что пробуждало ее ненависть, что было ее страстью, жертвоприношением и падением.

Шкура Пересмешника никогда не позволяла ничему пропасть.

Кроме тех случаев, когда именно это она и делала.

Глава первая

И сердце мое продолжало кричать, споря с самим собой: я существую. Существую. Существую.

Мне не дано знать, для чего рождена, но не Смерти уж ради – точно. Я вижу их, Умирающих, состарившихся душой, с лицами, с которых рутинный мир стер все краски; вижу, как они бредут сквозь храмовой лес под Куполом. Боже мой, до чего же они похожи на птиц! Их так же ведет инстинкт.

Я долго наблюдала отсюда за этими пташками и видела, как они умирают: их тела испаряются подобно дыму, а на лицах в последний миг возникает умиротворенное выражение. Единственный подлинный покой, что доступен им в десятках, сотнях, а то и тысячах жизней. Покой в виде сломанных часов.

И потому я ненавижу их, этих дурацких птиц, ищущих Смерти. Будь в моей власти лишить Умирающих их Смерти, я бы так и поступила. Почему они могут обрести покой, недоступный мне?

Сильвия Плат. Пустые небеса и Умирающее искусство

Открыв глаза, Купер первым делом увидел призрак – женщину, баюкающую его голову в своих руках. Лицо его прозрачным розовым облаком окутали ее волосы. У нее были ангельские глаза цвета мокрой соломы, а пахла она пергаментом, старой дубленой кожей. Когда его глаза привыкли к свету, он понял, что веснушчатое личико незнакомки смуглое, почти бронзовое; Купер ждал, когда же она заговорит. «Это небеса, – скажет призрак. – Ты обретешь здесь покой и забвение. Друг, мы исцелим твои раны».

«Добро пожаловать домой, – добавит она. – Тебя не было с нами так долго».

А Купер улыбнется, покорится ее воле, и эта женщина уведет его в место, полное света.

Чего он не ожидал, так это пощечины. Как и второй – еще более болезненной.

И уж тем более он не мог и представить, что ангел вдруг уронит его голову прямо на твердый пол и заявит:

– Я ничем не могу помочь этому придурку.

– Мой друг не ошибся, Сесстри, – прозвучал возмущенный мужской голос. – Только это и делает его моим другом, а не обедом.

Женщина отошла в сторону, и прямо в глаза Куперу ударил свет, почти столь же обжигающий, как и прежде. Сбитый с толку, он мог понять только то, что его ослепляет вовсе не райское сияние, – небо над ним было серым и затянутым тучами, а сам он лежал под дождем на небольшой странной насыпи, поросшей желтой травой. Над ним возвышались два незнакомца, сверлившие взглядами его тело.

И внезапно это самое тело оказалось единственным, что вообще ощущал Купер: наполненное болью и словно обваренное. С чего ему только пришло в голову, будто он умер, не говоря уже о каком-то там покое? Все кости ныли, внутренности будто через мясорубку пропустили, а молния, мимолетно озарившая небо, казалось, ударила ему прямо в голову и вопящей агонией поселилась внутри черепной коробки. Он попытался сесть, но ему это не удалось. Он не мог даже перевернуться на бок, а когда открыл рот, то не сумел выдавить из себя ни звука – словно рыба, выброшенная на берег, мог только шевелить челюстями да беспомощно подергиваться. Стаи птиц казались пришпиленными к небу. Раз за разом раздавался звон колоколов.

«Что произошло?» – Купер отчаянно копался в воспоминаниях, пытаясь собрать события хоть в какую-то непрерывную последовательность. Последнее, что он припоминал, – как вываливается из безграничного пространства сновидений в полудрему лишенных света глубин. Очутившись в ней, он ощущал присутствие каких-то огромных, словно планеты, существ, плывущих сквозь мрак где-то под его воплощением в этом сне. Он не мог их видеть, но каким-то образом знал об их присутствии. А потом он вроде бы прошел сквозь тени. И может быть, увидел город.