Маша Регина - [55]

 — подмигнул), — и очень может быть, что это подмигивание и сделало ночлег у А. А. окончательно невозможным. Рома громко и четко сказал, что спать не хочет, что они с Машей погуляют, подождут моста. Маша посмотрела на А. А., прикрыла глаза, и тот, попрощавшись, качнувшись, исчез в парадной.

Молчание, повисшее по исчезновении А. А., Маша переживала мучительно. Ей ясно было как два пальца, что единственное, что нужно Роме, это любой повод, чтобы начать выяснять отношения. Маша испытывала отвращение к этому виду общения, но есть вещи, на которые, как на рекламную рассылку при регистрации на сайте, подписываешься, когда говоришь я тоже люблю тебя, — и чтобы облегчить Роме задачу, она спросила его, как он догадался, что она с А. А.

Следующие несколько часов, шагая по проезжей части линий, присаживаясь покурить на облупленные черные оградки палисадников, заходя в круглосуточные за пивом, они выясняли отношения. Они змейкой между Большим и набережной прошли до Шестнадцатой и вернулись к мосту, успев с десяток раз проиграть один и тот же набор ходов от реши наконец, что для тебя важнее, до если так, то нам лучше расстаться.

Когда они подошли к сфинксам, до сведения оставалось полчаса, Рома навыяснялся отношений всласть, опьянение его перешло в стадию полной гармонии с миром, они остались у сфинксов ждать и открыли последние банки с пивом. Вода была спокойна.

В устрашающей тишине скрипел Ромин голос, Рома просил прощения, говорил — завтра проснемся — и как будто не было ничего, позавтракаем, и все пройдет. Маша молчала, молчала — мы с тобой ходим по кругу, ходим по кругу. Знаешь, где ходят по кругу? в тюрьме. Глотала пиво, смотрела в воду, трезвела. Рома говорил: давай заведем ребенка.

Небо успело стать нежного розового цвета, загорелись купола и шпили, Афина торжественно протягивала вперед сверкающий лавровый венок, остатки бледной ночи зацепились за уголок Румянцевского сада, шелестели первые машины, на той стороне Невы вспухал Исаакиевский собор, томно изгибался Сенат, неподвижно сидел на коне Петр, — и Маша вдруг с проникающей ясностью ощутила, как это не она смотрит на них, а они — памятники, дома, храмы, вода, ступени, мосты, прорези облаков, кариатиды и эркеры Английской набережной, еле угадываемые фигуры на крыше Зимнего, всплывающий из-за Адмиралтейства Ангел — весь этот неподвижный, холодный с ночи камень смотрит на них, на пьяного бормочущего Рому и на трезвую, страшно уставшую Машу, чьей мере безразличия к происходящему могли бы позавидовать сфинксы «из древних Фив в Египте».

Рома гладил ее по лежащей на колене руке и говорил я люблю тебя. Маша молчала и вытряхивала в запрокинутую голову остатки пивной пены. Ну что, ну что не так, что ты молчишь, скажи что-нибудь. Маша поставила банку в угол ступени и поднялась: сейчас сведут, давай машину ловить.

В квартире Рома стал раздевать Машу, искал икающим ртом ее губы, мял грудь, толкал к кровати — Маша отбросила его и ушла на кухню, поставила чайник. Рома пришел на кухню, привалился плечом к косяку и протянул тела твоего прошу, как просят христиане: хлеб наш насущный дай нам днесь! Мария, дай! Маша не узнала цитаты и ответила на автомате — так, как говорили в детском саду: дай уехало в Китай.

Несколько часов Маша проспала на кухонном диванчике, утром покидала в чемодан все, что хотела забрать с собой, положила ключи на стол, оставила дверь прикрытой. Еще два пролета она слышала удаляющийся Ромин храп.

Горизонт событий

«Save», снятый, смонтированный и озвученный за пять с половиной месяцев (Маша воевала с артистами, ссорилась в хлам с продюсером, литрами заливалась кофе в монтажной), был фильмом про девушку, чью жизнь в один из узловых моментов — выбор между тремя мужчинами: кому сказать «да»? — удалось сохранить, как компьютерную игру. Сюжет прослеживал ее судьбу до первого коллапса (взаимная ненависть, ты мне всю жизнь испортила! — посмотри на себя, кем ты стал!), и тогда срабатывала кнопка «вернуться к предыдущему сохранению». Героиня выбирала другого, переживала новый коллапс и снова возвращалась, чтобы выбрать третьего и потратить третью жизнь на то, чтобы прийти к очередному коллапсу. Game over. В фильме снимались. Маша, никогда не игравшая в компьютерные игры, знала наверняка, что и они всегда заканчиваются теми же credits.

Как раз после выхода «Save» Маше и пришлось давать интервью «Diva» и объясняться по поводу гомосексуализма: оголтелые тетки решили, что кино это — про них, про то, что не нужно выбирать между мужчинами, про то, что они все козлы. Отвечая на вопросы пятидесятилетней дамы с масляными мужскими глазами и фиолетовым бобриком на голове, Маша поразилась, как превратно может быть понята ее простая мысль: дама мягко требовала тех ответов, которые заранее решила услышать (…но ведь вы не вывели в фильме ни одного положительного мужского персонажа, почему?), и так, кажется, и не поняла, что фильм, который ей так понравился, был про невозможность другого сценария в принципе — ни с женщинами, ни с мужчинами, ни с зелеными человечками.

С какого-то момента (момент этот нельзя ни предугадать, ни осознать в настоящем, только вспомнить о нем, точно так же, как момент взрыва человеческой жизни, Big Bang послеродовых криков всегда уже был), так вот, с какого-то момента человеческая жизнь неизбежно начинает схлопываться, преодолеть гравитацию смерти уже невозможно, что бы ты ни делал, какие бы кнопки ни нажимал, сингулярность полного и окончательного одиночества неизбежна, а угадать, что этот момент уже в прошлом, можно по все ускоряющемуся спиральному вращению одних и тех же событий, мест, дел, связей и лиц (в этом, кстати, секрет эффекта «большой деревни» — города, Европы, всего мира) — и именно поэтому нет ничего удивительного в том, что Рома, подрабатывая на одном из вечных ленфильмовских сериалов, однажды на площадке услышит, как артистки обсуждают «Конец игры» Региной, и одна из них, небрежно откидывая волосы за ухо, скажет: