Марья - [7]

- Во дура! - сказала одна из девок, когда Марья отошла. - Че будет, девки! Че будет-то!

... Иван взял Марью за плечи. Она отпихнулась:

- Пусти!

- Ни за что! - Иван прижал Марью к березе. - Околдовала ты меня... Осинка... - он горячо дышал ей в лицо. - Стебелек молочный... Сок березовый...

- Я закричу.

- Не закричишь... - Иван целовал ее шею, щеки, губы, глаза, шею, щеки...

Крепкая, тяжелая ладонь легла на плечо Ивана и оторвала его от Марьи. Он почувствовал тупой металлический удар, и багровая звезда ослепила его. "Шестиконечная, - успел отметить Иван. - Церковная".

Когда в глазах просветлело, он понял, что лежит на земле. Над ним стоял широкоплечий, его ноздри раздувались, и желваки не находили места. В стороне, зажав себе рот кулачком, стояла Марья и наблюдала за происходящим.

- Вставай, - приказал широкоплечий.

Иван встал.

- Пошли.

Иван пошагал за широкоплечим. За ним пошли остальные парни. У реки широкоплечий остановился, развернулся к Ивану:

- Ну, возгря, я вижу, ты слов не вразумеешь! А я тебя предупреждал, и взмахнул рукой.

"Таким кулаком только березы косить!" - подумал Иван. Ему удалось увернуться от смертоносной пятерни. Сам не ожидая от себя такой подлости, он ударил широкоплечего ногой в пах. Это было не по правилам. Хлюпая губами, словно рыба, широкоплечий сел.

- Во мотыл! Дымье тронул, - сказал кто-то из парней. Они пошли на Ивана.

- А-а, уметы, не нравится?! - злорадствовал Иван. Недобрый азарт овладел им. Он пошел на парней...

- Здравствуй, баба Васс, - я открыл дверь в ее комнату. - Можно?

В комнате, кроме мусора, огромного сундука, стола и икон в углу, ничего не было. Окна были застеклены старой одеждой, а на полу не хватало одной половицы. Баба Васса сидела за столом перед початой литровой бутылью какойто жидкости.

- Входь... Выпей... - отозвалась она.

- Нет, спасибо. Я это уже пил.

- Ну как тебе наша Марья? - хитро взглянув, спросила старуха.

- Баба Васс, - начал я после паузы, - это твой самогон с наркотиками вызывает видения этой Марьи?

Баба Васса простуженно засмеялась:

- Нет, милок. В моей настойке наркотиков нет. Обыкновенный калган: самогон, тополиные почки да еще кой-че безобидное. Я только на нем и держусь - пьянством смерть пугаю. - Выдвинув из-под стола деревянный ящик, она снова предложила: - Сядь, выпей.

- Баба Васс, - выпив, спросил я, - кто эта Марья?

Старуха, помолчав, встала, вышла из комнаты и вернулась с пожелтевшим от времени листом бумаги. Вырван он был из какой-то старинной книги. Баба Васса развернула его передо мной...

В висках моих заколотило, дыхание сперло. На листе был изображен совершенно такой же портрет, как и нарисованный мною три года назад. Придя в себя, я развернул рядом свое творение.

- Одинаковые, - только и удалось выдавить.

Баба Васса лукаво улыбнулась:

- Значит, ты тоже влюбился в нашу Марью.

- Скажи мне, - взмолился я, - кто она?

Старуха выпила еще стаканчик и начала свой рассказ:

- Впервой услыхала я о Марье от своего деда.

На краю нашего села, там, где ныне пруд, давным-давно стояла изба. Хозяина ее звали Федором, а была у него дочь по имени Марья. Жили-то они бедно. Федор пил и раньше положнова свел жену в сыру землицу. Марья, однако ж, вошла в возраст и раскрылась прекрасавицей. Да ты сам видал. И влюбился в нее дед мой, Яков. А слыл он лучшим парнем на селе, все мог: и два мешка муки от мельницы до амбара донести, и супротив стремнины в половодье выплыть. Вот тогда-то и нарисовал он на одном из листов молитвенника сей портрет...

Луна светила - вроде как одурела.

Где-то в траве, не переставая, фальшивил сверчок.

По сельской дороге от вдовы возвращался домой конюх Степан. От излишка хмельного его тело никак не могло принять положение, перпендикулярное поверхности земли. Он периодически останавливался и, грозя пальцем, доказывал невидимому собеседнику:

- Я баб шибче всякой кобылы люблю!

Рядом проснулась собака и собралась Степана облаять, но, подумав, решила этого не делать. Она только отметила, что петляет он, как заяц. Это была опытная собака, она даже зайца видала.

... Иван лежал на траве. Почувствовав на лице холод, он с трудом приоткрыл заплывшие глаза. В безоблачном небе висели звезды, из которых одну Иван отметил сразу: это его звезда, она наконец-то зажглась.

Марья влажной ветошью вытирала его лицо от крови. Она уже не плакала. Ее слезы похоронили себя в ночной траве.

- Уже стемнело, - утвердительно сказал Иван и поспешно сел. Но в тот же миг резкая боль сковала тело.

- У-у-у, - сквозь зубы простонал он.

- Тебе очень больно?

Марья смотрела на него с таким сочувствием, что Иван невольно отвернулся. Такой же взгляд, полный боли, он видел раз в жизни. Еще в отрочестве из-за какой-то мелочи он ударил соседскую девчонку. Нет, она не убежала, не закричала. Она стояла и, сдерживая слезы, смотрела на него. Но слезы против ее воли выступали наружу и катились вниз. Она стояла и смотрела ему в глаза. Даже не в глаза глубже в самую душу, как бы говоря: "За что?.. За что ты меня?.." Иван тогда не выдержал и бросился бежать. И уже за баней, упав на траву, он долго плакал. Он плакал, прижимая сердце к матушке-земле, чтобы она взяла у него эту нестерпимую боль...