Мартин-Плейс - [3]

Куда бы пойти сегодня вечером? В киношку или в «Палэ»? Или забежать в спортклуб? А может быть, Чик что-нибудь придумает… Возможности казались неисчерпаемыми. Арт метнул ручку в чернильницу. На этот паршивый день хватит! Откинувшись на спинку стула, он посмотрел по сторонам. Остальные уже собирались. Конечно, кроме старика Риджби: он, как всегда, уйдет последним, сначала проверит, все ли готово на завтра. И завтра то же. И послезавтра. Бр-р! Что это за жизнь! Изо дня в день, изо дня в день одно и то же — ждать пятницы, ждать смерти! Ему стало жутко. Он отогнал от себя эту мысль и быстро вскочил. Надо еще вымыть руки. Слава богу, можно уйти!

Щепочка солнечного света на столе Риджби коснулась его руки, и вздутая артерия под белой кожей стала особенно заметной. Его взгляд медленно скользнул вдоль луча к окну, и окно вдруг стало серым и холодным. Он посмотрел на часы. Без пяти пять. И в его ушах зазвучали голоса — молодые и неутомленные… «Всего хорошего, мистер Риджби… Всего хорошего… Всего хорошего… Всего хорошего…»

Фиск надел колпачок на авторучку и замигал. Все этот искусственный свет! — подумал он с досадой. Неужели, проектируя кабинет старшего бухгалтера, нельзя было позаботиться о достаточном естественном освещении? Он раздражался все больше и больше. Наверное, они вообще спохватились, когда было уже поздно: а куда же нам деть старшего бухгалтера? Уж, конечно, Рокуэлл был слишком занят, чтобы позаботиться об этом: обновлял ковер в своем кабинете и прихорашивался, готовясь к церемонии открытия. Говорят, что старый сэр Бенедикт любит его послушать и что Рокуэлл по-прежнему пользуется полным его доверием. И все-таки дни старой гвардии сочтены. Теперь в ходу дипломированные специалисты, и никогда больше простой агент не станет управляющим «Национального страхования». Он поднялся и задвинул ящичек картотеки. Между ним и местом управляющего стояло всего два весьма пожилых человека: Фаулер, секретарь, и Ньюби, старший экономист. Не позже чем через пять лет он сменит Ньюби. Сухо усмехнувшись, Фиск подумал, что ему, пожалуй, стоило бы взять несколько уроков ораторского искусства. Возможно, решающее слово в вопросе о назначении преемника Рокуэлла будет все еще принадлежать сэру Бенедикту.

Весь день Дэнни вписывал цифры в книгу мелких расходов, штемпелевал чеки и приклеивал уведомления «Просьба уплатить» к счетам. Томми, орудуя влажной губкой, приклеил марки на несколько конвертов. «Видишь, как это делается?» Теперь перехваченные резинками пачки писем уже лежали аккуратной стопкой на блокноте.

Дэнни откинулся на спинку стула. И вновь, как и в первый момент, его поразило великолепие зала. Гранитные колонны, люстра под высоким сводчатым потолком, золоченые карнизы, огромные янтарные окна, озаренные предвечерним солнцем. Он поглядел на лица тех, кто уже обрел для него индивидуальность. Риджби все еще был поглощен работой — казалось, его посадили за этот стол давным-давно и каким-то таинственным образом забыли там. А вот Льюкас не кончит, как Риджби, это сразу видно. Чем больше на него смотришь, тем яснее становится, что со временем он будет ворочать большими делами. Не то что Арт Слоун, который старательно заслоняет свою работу папкой и то и дело посматривает на часы. И не то что Томми Салливен — парень не промах, ловчила и воображала.

Примчавшись из умывальной, Томми скомандовал:

— Пошли! Бери письма, и смываемся.

Дэнни собрал пачки и встал.

— Всего, мистер Риджби, — сказал Томми, проходя мимо стола старшего клерка.

— Всего хорошего, Томми, — Риджби улыбнулся и подозвал Дэнни. — Ну, как прошел ваш первый день, Дэнни?

— Все было понятно, мистер Риджби.

Риджби кивнул.

— Я так и думал. Сложности возникают позже. — Он поглядел вслед исчезающему в дверях Томми. — Идите-ка, а то до почтамта вам его не догнать.

Томми нетерпеливо ждал у выхода.

— Если ты будешь трепаться со стариком, — сказал он сердито, — то проторчишь там до ночи. Он запирает хранилище. Запирает окна. Запирает входную дверь. Гасит свет. Можно подумать, будто он тут хозяин.

— Наверное, привычка, — сухо ответил Дэнни. Салливен начинал его раздражать.

— Привычка? — в голосе Томми звучало презрение. — Ему это нравится! Уж я-то знаю старого хрыча.

Сдерживая злость, Дэнни шел рядом с ним по Мартин-Плейс. Томми подвел его к шпалере почтовых ящиков.

— Видишь? — указал он. — Город, пригороды, штат, другие штаты, заграница. Теперь понимаешь, почему мы сортируем письма по разным пачкам? Опускай каждую в нужную щель. Смотри не напутай!

Дэнни взбесился:

— Ты что, думаешь, я буду нарочно рассовывать их не туда?

— Ах, ты так! — обиделся Томми. — Смотри, какой умник выискался! Так чего же мне зря время тратить? — и он сбежал по ступенькам почтамта.

Дэнни так злобно рассовывал оставшиеся пачки по ящикам, что двое каких-то мужчин засмеялись. Покончив с письмами, он в нерешительности прислонился к колонне, глядя сверху на цветочные лотки. Его томило ощущение, что день прошел на редкость плохо. Затем, повинуясь внезапному порыву, он повернулся и пошел назад по Мартин-Плейс.

Когда он остановился возле антикварного магазина на углу, город уже закутался в серое одеяло сумерек. Он взглянул на здание напротив: огромные бронзовые буквы «Страховая компания «Национальное страхование»" стояли на страже над каменным гербом и свитком с девизом, который невозможно было разобрать. Окна общего зала теперь только тускло поблескивали, но на верхнем этаже ярко светилось большое окно. Наверное, кабинет Рокуэлла, подумал Дэнни, пристально глядя на него, словно набираясь уверенности для завтрашнего дня. Над углом парапета с флагштока безжизненно свисал флаг — символ, как внушали учебники истории, столько в себе воплощающий. Взгляд Дэнни скользил все ниже, и здание запечатлевалось в его сознании — ободряющее, исполненное внутренней значительности, столь же прочно утвердившееся в жизни города и всей страны, как его фундамент в земле. Дэнни почувствовал, что разочарование этого первого дня уходит в прошлое, как ушла в прошлое школа — изрезанная парта, чернильница, высокие зарешеченные окна. Его сознание уже нащупывало опору, как усики виноградной лозы, пересаженной в новую почву. Будущее будет лучше прошлого, оно все принадлежит ему, и оно необъятно.