Мартин Хайдеггер - Карл Ясперс. Переписка, 1920-1963 - [2]
Другими словами, бескорыстное парение в чистой среде духа не исключает искушенности в практических деталях, а низкая оценка тогдашней университетской философии не только не означает институционального разрыва с ней, но, напротив, обосновывает право на более сильные институциональные позиции, чем те, которые занимают критикуемые "посредственности". Оба корреспондента вынашивают планы реформы немецкой университетской философии в русле по-разному (но это выяснится чуть позже) понятого "аристократического принципа", и один из них вскоре попытается воплотить свои планы в жизнь в радикально изменившихся обстоятельствах.
Пока же "аристократический принцип" проявляется в поднятии планки истинной философии на такую высоту, что, кроме их самих, на нее никто не может взобраться. Когда Хайдеггер отказывается от берлинской профессуры, Ясперс констатирует: "…в Берлине теперь не будет философии… Берлин падает в цене" (письмо 102). А вот как Хайдеггер судит о Гуссерле: "…говорит такие тривиальности, что просто жалость берет… люди уже не следуют за ним" (письмо 16). Ясперс высказывайся о Шелере следующим образом: "…он был светом обманчивым… я никогда не мог ни ненавидеть его, ни любить…" (письмо 65). Во всех этих оценках присутствуют пророческие интонации: философ видится как вождь, за которым должны идти, который должен быть истинным, а не обманчивым светом, подлинным, а не поддельным (до 1933 года молчаливо предполагалось, что оба корреспондента интуитивно понимают слово "подлинный" одинаково; потом выясняется, что это совершенно не так). Число такого рода суждений можно без труда многократно умножить: первые две трети переписки переполнены профетическими оценками студентов, профессоров и просто общих знакомых, совершенно неспособных им соответствовать, не оправдывающих ожиданий, не отвечающих великому призванию. И только в 1936 году находится, наконец, идеальный немецкий студент; им, правда, оказывается… девятнадцатилетний Фридрих Ницше, текст которого Хайдеггер посылает Ясперсу: он способен дать "нынешней молодежи пример того, как видит свою жизнь девятнадцатилетний юноша" (Хайдеггер, письмо 122). "Да, — соглашается Ясперс, — вот таким должен быть немецкий студент!" Появление имени Ницше в 1936 году не случайно. Ясперс только что выпустил посвященную ему монографию, которую Хайдеггер резко отрицательно оценил в одной из своих лекций о Ницше[2] (первое публичное отмежевание от своего друга, о котором тому, скорее всего, стало известно), положивших начало знаменитому "повороту" в его философии.
После процитированной фразы Ясперса в переписке наступает более чем двенадцатилетний перерыв. Следующее письмо Ясперс отошлет уже в 1949 году. Что значили эти двенадцать с лишним лет, объяснять, думаю, не надо.
Возвратимся к реальным студентам от их идеального, но давно умершего предка. Большинство из них "неподлинно", поверхностно, склонно к пустым разгоюрам, слепо верит в ложные авторитеты, к докторской степени стремится из утилитарных соображений. Есть редкие исключения, но и они неустойчивы и в любой момент могут быть поглощены неблагоприятной средой; они существуют не сами по себе, а благодаря исключительным преподавательским усилиям членов "боевого содружества", прежде всего Хайдеггера.
Стройную картину подлинного служения философии несколько нарушает вскользь упоминаемая фигура доктора Эрне-сто Грасси. Ясперс, рекомендуя его Хайдеггеру, пишет, что тот "неожиданно хорошо" знает "Бытие и время" и доставит ему радость ясными вопросами и живым интересом. Пообщавшись с Грасси, Хайдеггер заподозрил его в неподлинности, хотя вначале он и на него "произвел впечатление энергичностью и определенным пониманием": "Но потом я усомнился: не говорит ли здесь во многом журналистская натура, рыщущая в поисках dernier cri" (письмо 53). В ответном письме Ясперс соглашается с этим суждением своего друга, но добавляет: "И все-таки поразительно, что именно он понимает философские вещи". Впервые оказывается, что философию можно глубоко понимать, не будучи "подлинным" во всех отношениях, оставаясь в чем-то существенном журналистом, устремленным на поиски demier cri. Между подлинностью постижения философии и безупречным служением ей появляется трещина. Правда, доктор Грасси всего лишь понимает, а не создает философию. Однако прецедент создан, и он не останется без последствий для "дела Хайдеггера", которое молчаливо предполагает соответствие между глубиной постижения философии и пониманием "всего остального" (если по отношению к философии вообще допускается нечто принципиально внешнее).
Совместно исповедуя "аристократический принцип", Хайдег-гер и Ясперс были согласны и в том, что надо оставить философские кафедры за лучшими, пусть немногими "избранными умами", что обилие посредственностей наносит делу преподавания огромный вред. При этом молчаливо предполагалось, что они сами, будучи такими умами, владеют критериями выделения этих немногих из общей массы и, главное, что им удастся сколько-нибудь приличным образом, не прибегая к явному насилию, убедить "массу" (в которой, кстати, многие вынашивали подобные же проекты) с этим решением согласиться. Пока при Веймарской республике университетская система функционировала более или менее упорядочение (права ректоров и деканов уравновешивались сенатами, признавалась известная автономия университетов перед министерствами и т. д.), революционные замыслы были частным делом "заговорщиков" и не представляли особой опасности, тем более что последние были сами интегрированы в университетскую среду и прекрасно знали, по каким правилам она работает.
