Март - [21]

Анна Петровна взволновалась. Господи, в кои-то веки залучишь такого милого постояльца? Надо было что-то придумать. И Анна Петровна придумала. Она пригласила племянничка. Пожаловал лысый господин с бритыми щеками, усатый, любезный, обходительный.

Племянничка величали Васенькой Гусевым. Он был помощником начальника агентурной части Третьего отделения. (Да и с начальником Григорием Григорьевичем вдова жандармского полковника обреталась на дружеской ноге.)

Тетушка, Гусев и Клеточников премило скоротали вечерок. И водочки они в меру выпили, и закусили вкусно, и чаевничали. Разговор поначалу вертелся пустяковый. Потом г-н Гусев, похвалив благонадежность Николая Васильевича, осведомился тоном небрежным, но со взором холодным и цепким:

– А нет ли у вас, сударь, на примете кого-либо из этих… – Он пощелкал пальцами.

Клеточников помычал, оправил очки, ответил, что есть, пожалуй, один, из бывших школьных приятелей.

– Кто ж такой, позвольте полюбопытствовать?

– Да некий Ребиков.

Гусев, морща лоб, пощелкивал пальцами.

– Ре-би-ков… А-а-а, ну как же, как же! Известен! Америку, батенька, не открыли: известен, под наблюдением. Однако… Ну что ж, вы могли бы быть весьма полезны.

Узкое, почти бескровное, нездоровое лицо Николая Васильевича не отобразило готовности услужить сыскной политической полиции. Но именно эта неготовность и соблазнила помощника начальника агентурной части. Г-н Гусев был не без опытности, особенного доверия не вызывали в нем те, кто мгновенно соглашался сотрудничать.

– Ну-с, а кроме Ребикова? – дружелюбно поинтересовался Гусев.

Николай Васильевич деликатно вздохнул. К сожалению, кроме Ребикова, он никого назвать не может. Он, Клеточников, ведет замкнутое существование, Анна Петровна свидетельницей, нет у него круга знакомых.

– И жаль, очень жаль, – посетовал Гусев. – Ну да что ж тут попишешь? Ma tante3 хлопочет, протежирует, да и я, откровенно сказать, весьма расположен… Знаете ли что? Давайте-ка на первых порах, для начина, что ли, рубликах на тридцати помесячно сойдемся.

– То есть это как же? За что же?

Племянник с тетушкой обменялись взглядами: «Ах, простота, простота!»

– Да вот за что, Николай Васильевич, – совсем уж оживился Васенька Гусев. – Поселитесь вы эдак о бочок с энтим Ребиковым, вникните, кто с ним, он с кем, то, се – и вся недолга. По рукам, батенька, а?

Клеточников колебался. Однако видать было, что клонится в соглядатаи. А тетушка Анна Петровпа возьми и восстань:

– Ну-у-у, Васенька, что это ты, друг мой, надумал? Посуди сам: зачем же Николаю-то Васильевичу съезжать? Что ему здесь плохо, спица в колеснице, что ли? Оставь, пожалуйста.

Гусев нашелся. Не спрашиваясь Клеточникова, он заверил родственницу в ежедневных визитах милейшего Николая Васильевича. Тот вздыхал, ежился, сняв очочки, тер переносицу.

* * *

Минул месяц. Клеточников жил соседом Ребикова. Но прок был как от погремушки. Не обнаружил Николай Васильевич доподлинных преступных связей означенного Ребикова. А то, что обнаружил, не стоило свеч. Ну, еще разве прокламациями раздобывался или там номерок зловредной газетенки «Народная воля» доставит, вот и весь барыш… Неловко приходилось Гусеву перед своим начальником, большим скупердяем: тридцать-то рубликов тю-тю, на ветер. А с другой стороны, и тетеньку огорчать не резон: Анна Петровна при деньгах, он, Васенька, единственный наследник. Попал-таки впросак г-н Гусев. Печалился при встречах: «У вас, батенька, нюха нет. Ума, право, не приложу, как нам быть-с…»

Нюха, это уж точно, не имелось. Зато, к счастью, одарил господь бог удивительным, редкостным, очаровательным почерком. Не казенным писарским, давно примелькавшимся, и не разбитным кудрявым, присущим чиновникам «с образованием». Нет! Высшим полетом каллиграфии! О-о-о, какое чудо лилось из-под пера Клеточникова: живая, изящная связь букв, каждая из которых так и играла жемчужной законченностью.

Гусев пошептался с Григорием Григорьевичем, и Клеточников был назначен младшим секретарем агентурной части. С того многознаменательного дня открылась в Клеточникове бездна талантов: аккуратист, неуемный в письменных занятиях, и молчальник, и не фыркает, коли неурочные часы.

Вскорости попались шедевры Клеточникова, будто типографским курсивом оттиснутые, самому шефу жандармов. Генерал Дрентельн в радостном ажиотаже поерошил свои жесткие русые вихры: этот секретаришка чистый клад, государь император столь чувствителен к изящному! И велели тогда Клеточникову перебелять наиважнейшие бумаги. Те, что шеф жандармов возил в своем сафьяновом бюваре в Зимний дворец.

Вот оно как обернулось, по-хорошему, к общему ублаготворению. Впрочем, набежала однажды и грозовая тучка.

Готовился как-то обыск у двадцати подозрительных лиц. Ювелирное перо Клеточникова «отпечатало» список. В ночной час полиция исполнила свой долг. Ничего, однако, крамольного у всех двадцати лиц не изъяли. Досадно? Разумеется. Впрочем, не всегда ведь масленица, бывает и пост. Но вот что огорошило Кириллова с Гусевым: в одном студенческом углу посланцев Третьего отделения встретили издевательским смехом. Дескать, милости просим, голубчики, давно уж поджидаем! В отделении как пожар взвихрился. Что такое? Почему «поджидаем»? Известили, стало быть? Как так? Кто такой? На г-на Гусева словно бы свинцом горячим брызнули: про обыски загодя знал он да еще вот Николай Васильевич. Гусев бросился к младшему секретарю. Тот потерялся, съежился, едва очочки не обронил, лепечет невразумительное.