Марсианское зелье - [78]

– А вы меня узнать и не можете, – сказала Милица. – Я еще вчера была древней старухой с клюкой. Ужасное зрелище, вспоминать не хочется. Вы меня понимаете?

– О да, – проговорил Малюжкин.

Милица гибко вскочила со стула, повернулась кругом, сарафан взметнулся и обнажил стройные ноги, и тут же она согнулась, оперлась на воображаемую палку, скривила спину, зашаркала, еле переставляя ноги, и руками двигала с трудом.

Смешно и радостно стало Малюжкину, и он сказал:

– Вы актриса, вы талантливая актриса, вам надо сниматься.

Машинистки, услышавшие эти слова через стенку, вынесли в коридор подтверждение новости: незнакомка была киноактрисой, главный ее хвалит.

Степанов вспомнил две картины, в которых он эту киноактрису видел. И многие согласились.

– Очень похоже, – подтвердил Стендаль. – Примерно так это и выглядело. Я сам помню.

– Вы верите мне? – спросила Милица, садясь снова на стул, и глаза ее настолько приблизились к лицу редактора, что тот ощутил головокружение.

– Вам верю во всем, в большом и в малом.

– Вы ему паспорт покажите, Мила, – посоветовал Стендаль.

– Не надо, – возразил Малюжкин. – Не надо никакого паспорта. Сейчас Миша подготовит материал, и вы не уходите, ради бога, не уходите. Вы расскажете мне все как было, что, как, когда. Сейчас же в номер.

– Вместо передовой, – напомнил Стендаль, который был еще молод и легко верил в добро.

– Вместо передовой, – подтвердил Малюжкин.

– Мишенька, – сказала Милица, – он, по-моему, в меня влюбился. Он рассудок теряет. Что же теперь делать? Вы в меня влюблены?

– Кажется, да, – произнес тихо редактор, не смея отрицать, но и не желая, чтобы сотрудники услышали об этом.

– Ну, я готовлю материал и в номер? – спросил Миша.

– Конечно. А вы, – в голосе Малюжкина проявилась жалкая просьба, – а вы посидите здесь, со мной? А?

– Посижу, конечно посижу! Ведь ты недолго, Миша?

– Да я здесь же, на подоконнике, напишу. У меня вчерне все готово.

– Ну вот, – улыбнулась Милица. – Мы с вами знакомы и теперь будем разговаривать. Разве не чудесно, что я вчера была старухой, а сегодня молода?

– Чудесно, – согласился Малюжкин. – У вас чудесные зубы.

– Фу, это говорят только некрасивым девушкам, чтобы их не обидеть. – Милица засмеялась так звонко, что машинистки нахмурились.

– Нет, что вы, у вас красивые руки, и волосы, и нос, – сказал Малюжкин. Он хотел было продолжить перечисление, но тут зазвонил телефон, и редактор, не желавший ни с кем разговаривать, все-таки поднял трубку и сказал резко, чтобы отвязаться: – У меня совещание.

Трубка забулькала отдаленным человеческим голосом, и Малюжкин, не положивший ее вовремя, стал слушать. Миша подмигнул Милице, считая, что дело сделано, а та подмигнула в ответ, ибо была довольна своей красотой.

– Да, – ответил вежливым голосом Малюжкин. – Конечно. В завтрашнем номере, товарищ Белосельский. Я сам этим займусь, лично. Я отлично понимаю. Наше упущение, товарищ Белосельский.

Голос в трубке все урчал, и понемногу лицо Малюжкина собиралось в обычные деловые морщины, а волосы, завернувшиеся было в тугие цыганские завитки, на глазах распрямлялись и ложились организованно по обе стороны пробора.

– Отразим, разумеется, будет сделано, – закончил он разговор и повесил трубку. – Вот, – сказал он, глядя на Милицу, и потрогал пальцем кончик носа. – Такие дела. Передовица идет о прополке. Ясно, Стендаль? О прополке, а не о подготовке школ. Со школами еще не горит. Наше упущение. Самим следовало догадаться. Позовите ко мне Степанова. Одна нога здесь, другая там. Пусть захватит график прополки.

– Как же? – спросил Стендаль. – А статья?

– Да-да, – сказал Малюжкин. – Очень приятно было познакомиться. Всегда рад. Иди же, Стендаль! Время не ждет. В газете главное – сохранять спокойствие. Ясно?

В голосе Малюжкина была настойчивость. Стендаль не смог ослушаться. Вышел в коридор и нашел Степанова. Степанов задавал вопросы, касающиеся девушки, но Стендаль не отвечал.

– Пошли, – произнес он. – Передовую будете писать. Зайдите в отдел, возьмите данные по прополке. Одна нога здесь, другая там. Так сказал шеф.

– Я же в самом деле омолодилась, – говорила Милица редактору, когда Стендаль вернулся в кабинет.

Малюжкин поднял на Стендаля обиженные глаза – его отвлекали от дела.

– Завтра чтобы быть на работе вовремя, – велел он Мише.

– Но мне же Александр Сергеевич Пушкин стихи в альбом писал! – повторяла Милица. – Личные стихи. Только мне. И нигде их не печатали.

– Очень любопытно, – сказал Малюжкин. – Оставьте альбом, посмотрим. Поместим в рубрике «Из истории нашего края». Хорошо? Значит, по рукам. Молодцы, что стихи разыскали!

И Малюжкину, переключившемуся на прополку, казалось, что он хорошо обошелся с посетителями.

– Вы не волнуйтесь, мы стихов не затеряем, понимаем ценность, девушка.

– Вы звали? – спросил Степанов, глядя на Милицу Бакшт.

Малюжкин проследил за взглядом вошедшего сотрудника, что-то забытое шевельнулось в сердце.

– Сюда, Степанов, садись. Данные по прополке захватил? Звонили, надо срочно. Так что понимаешь.

– Ну, мы пошли, – печально произнес Стендаль.

– Конечно, конечно, – сказал Малюжкин, вожделенно глядя на графики в руке Степанова. Малюжкин любил газету и любил газетную работу. Обида прошла. – Не задерживайся! – крикнул он вслед Стендалю и забыл о нем.