Марсиане - [7]

Только они показывали неправду. Лица были обманчивы или неинформативны, а теория личности встречалась с серьезными трудностями из-за всевозможных глубоких неопределенностей. Было видно, как одни и те же события и обстановка оказывали на людей совершенно разное воздействие. Влияло так много искажающих факторов, что говорить о каких-либо аспектах личности не приходилось. И сами модели личности – все эти многочисленные теории – сводились к тому, что отдельные психологи просто систематизировали собственные догадки. Пожалуй, так была устроена вся наука, но это нигде не выглядело столь очевидным, как в теории личности, где новые предположения подкреплялись ссылками на более ранних теоретиков, которые зачастую находили поддержку у еще более ранних теоретиков, уходя таким образом к Фрейду и Юнгу, а то и к самому Галену [7]. Потрясающие «Психоаналитические корни патриархата» служили этому идеальным примером, равно как и «Новая психология сновидений» Джонса. Делалось это по шаблону: выдвигалось какое-нибудь утверждение и дополнялось цитатой того или иного мертвого авторитета. Поэтому выходило, что многие статистические тесты, проводимые современными психологами, были составлены таким образом, чтобы подтвердить или опровергнуть предварительные интуитивные попытки околовикторианцев вроде Фрейда, Юнга, Адлера, Салливана, Фромма, Маслоу и других. Достаточно было выбрать любого специалиста прошлого, чьи предположения казались вам верными, и проверять их, используя нынешние научные приемы. Если бы перед Мишелем стояла необходимость такого выбора, он прежде всего предпочел бы Юнга Фрейду, затем ему были близки утописты, делавшие упор на самоопределение, – Фромм, Эриксон, Маслоу, а также схожие с ними философы свободы той же эпохи вроде Ницше и Сартра. И конечно, он ценил современные психологические исследования, рецензируемые и публикуемые в журналах.

Однако все его идеи основывались на его собственных чувствах к людям и представляли собой лишь набор интуитивных догадок. Исходя из этого, ему надлежало оценить, кто сможет и кто не сможет преуспеть, если попадет на Марс. Предвидя то, чего он предвидеть не мог, – непредсказуемые события, такие как гром среди ясного неба или внезапный удар из-за угла. Истолковывая результаты личностных тестов, разработанных на основе воззрений алхимиков. И даже расспрашивая людей об их снах, будто те означали нечто большее, чем мусор, болтающийся в спящем мозге! Вот пример толкования сновидения: однажды Юнгу приснилось, как он убивает человека по имени Зигфрид, и он изо всех сил старался выяснить, что этот сон означал, но ему и в голову не пришло, что сон мог быть вызван его неприязнью к старому другу Фрейду. Как позже отмечал Фромм, «лишь несущественной замены Зигмунда на Зигфрида оказалось достаточно, чтобы скрыть значение сна от человека, обладающего величайшим умением их толковать».

Такова методология.

Однажды за обедом он сидел с Мэри Данкел. Ее нога прижалась к его ноге, и это было не случайно. Мишель удивился – все-таки с ее стороны это было весьма рискованным шагом. И прежде чем он успел как следует подумать, его нога ответила тем же. Мэри была красива. Он любил ее за темные волосы, карие глаза и изгиб бедер, а теперь еще и за смелость. Елену же он любил за прекрасные серые глаза и плечи, стройные и широкие, как у мужчины. Татьяну – за то, что она так роскошна и независима.

Но прижалась к нему именно Мэри. Чего она пыталась этим добиться? Может быть, хотела повлиять на его рекомендацию? Но, по крайней мере, она уж точно знала, что такое поведение могло сыграть и против нее. Должна была это понимать. И раз она знала это и делала все равно, то, скорее всего, у нее имелись и другие на то причины, более для нее важные, чем полет на Марс. Иными словами, личные причины.

Как же легко его увлечь! Женщине достаточно было лишь правильно на него взглянуть, и он уже принадлежал ей навсегда. Она могла свалить его одним щелчком.

Тут тело вновь стало его предавать, непроизвольно, как дергающаяся голень, когда по колену стучали молоточком. Но медлительный разум, отстававший от реальности на несколько минут (а порой и часов и даже дней), начинал тревожиться. Мишель не знал точно, что она имела в виду. Возможно, она принадлежала к числу тех женщин, что были готовы рискнуть всем в один миг. Тех, что заискивают перед мужчиной, чтобы добиться его благосклонности. Казалось, она пытается его очаровать.

Он осознал, что иметь власть над судьбами других для него невыносимо. Губительно для всего. Ему хотелось ускользнуть оттуда вместе с Мэри и забраться в ближайшую кровать – неважно, его или ее, – упасть туда и заняться любовью. Но занятие любовью по определению влияло на отношения между двумя свободными людьми. А поскольку он был смотрителем, часовым и судьей в этой группе…

При мысли об этом он издал стон, тихое «умм» – будто нечто, застрявшее у него в солнечном сплетении, протолкнулось вверх через голосовые связки. Мэри бросила на него лукавый взгляд, улыбнувшись. Майя, сидевшая напротив, заметила это и посмотрела на них. Скорее всего, она слышала и его стон. Майя видела все – а если она видела и то, что он возжелал эту безрассудную глупышку Мэри, когда на самом деле всем сердцем стремился к Майе, то это было катастрофой вдвойне. Мишель любил Майю за ее ястребиную проницательность и острый ум – и сейчас она смотрела на него как бы случайно, но на самом деле со всем вниманием.