Марш жизни. Как спасали долгиновских евреев - [82]

Киселев после войны представил его к награде за то, что он помогал в переходе, но он даже не поехал получать эту награду. Я не помню, какую именно награду ему давали.

В 1959 году мы переехали в Польшу, там пожили пять с половиной лет и в 1964 году поехали в Израиль. Я не хотела, и мы много лет из-за меня не выезжали. У нас двое детей. И в 1999 году Анцель умер[241].

Из воспоминаний Шимона Хевлина

Дорога в эвакуацию и жизнь там

Дальше мы дошли пешком, а на какой-то станции, я не помню ее названия, нам дали один вагон на всех. Поезд часто шел без остановок, и тут же, в вагоне, приходилось справлять нужду.

Однажды остановились, не знаю, на какой станции и где, но вдруг увидели, что лежат замерзшие бураки для скота, мы выскочили и стали есть их.

Подъехали к городу Чкалову, теперь называется Оренбург, поезд остановился. Вижу, на перроне трое солдат стоят и кушают, я сразу выскочил, подошел к ним, начал плакать и просить кусок хлеба. Один боец взял и половину булки хлеба дал мне, и я, как дикий, начал здесь же ее съедать и не заметил, как поезд отошел, а я стою и не понимаю, что делать дальше.

Я был в кожухе без воротника, простоял так часа три-четыре, плакал, но никто не мог помочь, так как не знали, куда пошел этот поезд. Потом вижу, что с другой стороны приходит поезд и выходят из него мой отец с мамой, сестрой и младшим братом. Они увидели, что меня нет, и вернулись за мной. Я чувствовал, что вначале отец хотел меня ударить, но потом был очень рад, что я нашелся.

Один местный человек, который был недалеко от нас, сказал: “Вы знаете, недалеко отсюда есть местечко Сорочинск, и там близко совхоз «Октябрь». Все мужчины на фронте, некому там работать, вас с удовольствием возьмут туда”.

Тут подошел другой поезд, и мы поехали в Сорочинск.

Там отец пошел к какому-то начальству, нас посадили в сани (было уже много снега) и привезли в этот совхоз. Отец начал работать по снабжению, а я и старшая сестра пошли учиться в школу в Сорочинске. Младший брат оставался с родителями в совхозе.

Я пошел в шестой класс. Пришлось жить в семье евреев из Барановичей. Они приехали сюда еще в 1941 году. Я спал на сене на маленькой кровати, но очень хотел учиться. Семья эта меня держала, потому что отец каждую неделю привозил продукты.

Наступил 1944 год, летом освободили Белоруссию. Мы читали каждый день в газете об освобождении разных белорусских городов и деревень. А когда освободили Долгиново, то назвали его просто “населенный пункт”. Я даже обиделся, потому что Долгиново, где было 7 тысяч жителей, было больше, чем какая-нибудь деревня.

Мама сразу послала письмо Анне Гараниной с вопросом о старшем брате. Может быть, что-то кто-то о нем знал, так как думали, что он остался с партизанами. Она даже не спрашивала о своей маме, которую раненую мы оставили в лесу, – было понятно, что ее уже давно нет в живых.

Из ответного письма, который писал сын Анны Федор, мы узнали, что о Нахмане никто ничего не знает, а вот бабушка Брайна, которая оставалась в лесу, сейчас в Долгинове живет.

Возвращение в Долгиново

Когда я узнал, что бабушка жива, то сразу задумал к ней поехать. Я был самый ее любимый внук. Ее дом стоял рядом с нашим в Долгинове, и я постоянно находился у нее, она всегда меня защищала, когда меня ругали.

Но как можно было уехать в Долгиново, когда еще шла война и нельзя было без специального разрешения ехать? Везде были проверки.

И вот в один из дней, помню, что уже был конец учебного года, я бросил свои книги в доме, где жил. Взял (тогда я себе говорил, что одолжил) у хозяев булку хлеба и кусок сыра и пошел на железнодорожную станцию. В первом же поезде заскочил в товарный вагон и поехал. Я даже не знал, куда этот поезд едет – на север, юг, запад.

Через некоторое время, когда этот поезд остановился, я в другой заскочил. Сидел между вагонами или стоял там, где была возможность. Так и ехал в товарных вагонах. Было лето и не так холодно.

Не помню, сколько времени я так ехал. Наконец я добрался до Минска и начал узнавать, как доехать до Долгинова или до Вилейки, Куренца. Никто не мог мне этого сказать, и я решил идти пешком. Это километров 90–100 от Минска, но я пошел.

Когда я пришел в Долгиново, то нашего дома не было, он сгорел, а бабушка жила в доме ее дочери, моей тети. Там я с ней стал жить. Я сразу написал письмо родителям, чтобы они не волновались, но письмо шло тогда больше месяца.

Скоро закончилась война, и после 9 мая, где-то в июле, все мои родные вернулись в Долгиново. Еще несколько еврейских семей вернулись в наше местечко.

Я продолжил учебу в Вилейке.

Отец заведовал магазином в Долгинове. Люди привозили зерно, грибы, ягоды, яблоки, и отец все это собирал для государства, а людям платил деньги. Он работал в системе коопторга.

Потом пришло время, когда Сталин дал разрешение евреям, которые до войны жили в Польше, туда вернуться. Мы тоже захотели уехать. Нам, как и многим евреям, пережившим ужас фашистской оккупации, очень трудно было жить в этих местах, где все напоминало о страшном прошлом, о гибели многих наших родственников, друзей, знакомых.

Наш путь в США