Марш Кригсмарине - [8]

Папаша Гвенель торжественно принял фолиант обратно и величаво заявил:

- Мсье Эдмон, может положиться на старика Гвенеля. Моё имя переводится с бретонского, как благородный.

Мы были отчаянно счастливы с моей Верой целый месяц, и я благодарен за это судьбе, ведь у большинства людей на этой планете не наберётся за всю жизнь и одного дня такого чуда. Как-то после дневной любви, положив свою милую головку мне на грудь и, глядя мне прямо в глаза, Вера даже не спросила, а заявила вполне уверенно:

- Нет, милый, ты вовсе не француз и совсем не Эдмон. Ты и не эльзасец. В тебе видна порода и порода многовековая. По-моему, ты немец и не из простой семьи.

Мне ничего не оставалось, как открыть Вере всю правду. Я и сам уже тяготился своей легендой и в оправдание привёл лишь довод о том, что француженке, пусть даже бретонке, весьма непросто и даже опасно встречаться с немцем в открытую. Слишком велик шанс получить от земляков несмываемое клеймо "бошевской подстилки"... Вера с печалью, но была вынуждена со мной согласиться.

- Наверное я плохая патриотка, если позволила себе влюбиться во врага-оккупанта, - вздохнула она.

Потом я на три месяца ушёл в боевой поход на своём "Чиндлере" и когда вернулся, то узнал, что меньше, чем через пять месяцев стану отцом. Я решил твёрдо - мой ребёнок будет законнорождённым. Я не был слишком религиозен, однако выяснилось, что мы оба католики по рождению и знакомый с Верой священник, из небольшой церкви на побережье, готов нас обвенчать. Узнав, что я немецкий морской офицер, святой отец не на шутку перепугался, но я подкрепил его смелость крупным пожертвованием и получил согласие на венчание. Настоятель прихода, однако, выдвинул обязательное условие – письменное разрешение моего начальства. Я раздражённо спросил:

- Должно ли оно быть на латыни?

- Можно и по-немецки, - смиренно ответил святоша - но подпись и печать нужна обязательно. Сказано в Евангелии: "Нет для Господа не эллина, ни иудея..." (здесь святой отец осёкся), но это после смерти телесной, а при жизни с документом спокойнее.

  Командир нашей флотилии был человеком неглупым и порядочным. Он выдал нужную бумагу без лишних вопросов, лишь проворчав напоследок:

- Надеюсь, Отто вы понимаете, что делаете? Впрочем, я не намерен вмешиваться в ваши сугубо личные дела, - и с кривой усмешкой добавил, - хорошо ещё, что ваша избранница бретонка, а не француженка. Для наших идейных бюрократов кровь бретонцев куда как ближе к арийской, чем у испорченных цыганами и евреями галлов.

Вскоре мы обвенчались, и я задумался о том, чтобы увести молодую жену куда-нибудь в более спокойные места. Подальше от войны и французского сопротивления. Например, в Тирольские Альпы к горному воздуху и парному молоку. Там доживала свой век моя престарелая двоюродная тётушка. В день венчания Вера преподнесла мне ценный подарок. С помощью папаши Гвенеля она раздобыла геральдический сборник 18-го века, в котором кроме готического текста на старогерманском, с краткими историями родоначальников, были изображены в цвете гербы самых древних родов Германии и Пруссии. Среди старинных изображений зверей, птиц и корон нашёлся и родовой герб фон Штормов, учреждённый ещё в 13-ом веке. На рисунке красовалась высовывающаяся из-за кудрявых облаков круглая, довольно забавная физиономия. Щёки этого господина были так надуты, что напоминали животы беременных на последнем месяце женщин. Мясистые губы, сложенные трубочкой, исторгали мощную струю нарисованного воздуха. Этому разгулу Эола - эллинского бога ветров, как бы препятствовала могучая рука в железной рыцарской перчатке, украшенной тевтонским рыцарским крестом. Всё это аляповатое великолепие, увитое пурпурно-чёрными лентами c девизом на латыни: “fide severus procellis “, венчала корона маркграфов. “Верность сильнее шторма“ наш славный родовой девиз. Старогерманский с его готическим шрифтом был мной с гимназических времён основательно подзабыт. Впрочем, моя невеста заставила меня его вспомнить. Её аргумент: ” Должна же я знать за кого выхожу замуж !” – произнесённый с хитренькой улыбкой, был неотразим. Я сдался и стал вслух, запинаясь на особо витиеватых оборотах, читать собственную родословную. Надо заметить, что многое из неё стало для меня настоящим открытием.

“Это случилось 25-го марта 1190 года, во времена III-го крестового похода. При переправе немецких крестоносцев под предводительством императора Священной Римской империи и короля Германии Фридриха I-го Барбароссы¹⁹ через Босфор, неожиданно начался сильный ураган. Шальной волной накрыло небольшой корабль на палубе которого находился сын императора герцог Фридрих Швабский. Кронпринц был сбит с ног напором солёной средиземноморской воды и почти уже оказался за бортом. Для облачённого даже в лёгкие доспехи воина того времени это означало верную смерть. К счастью рядом с принцем находился далекий предок Отто фон Шторма, молодой, девятнадцатилетний солдат-немец по прозвищу Вилли Безусый. В последний момент он успел ухватить командира за шиворот и неимоверными усилиями удержать его на палубе. Благодарный сын Барбароссы, приблизил своего спасителя и посвятил его в рыцари. Он дал ему славное имя - Вильгельм фон Шторм, в честь памятного босфорского урагана. Вскоре, однако, ревнивая водная стихия вернула себе добычу, забрав вместо сына венценосного отца - самого Фридриха Барбароссу. Всего через два с половиной месяца, 9-го июня 1190-года при переправе через бурные воды горной турецкой реки Салех (на юге Анатолийского полуострова) он был сбит с коня бурным течением. Это происходило на мелководье, но упавший с коня царственный рыцарь, в своих тяжёлых доспехах, был беспомощен, как младенец, и Фридрих захлебнулся в холодном потоке. Когда подоспели рыцари свиты рыжебородый император был уже бездыханным. После смерти своего полководца большинство немецких рыцарей повернула обратно, домой в Германию. Лишь небольшой отряд продолжил путь в Палестину во главе с сыном Барбороссы, Фридрихом Швабским, покровителем нашего юного героя - новопосвящённого рыцаря Вильгельма фон Шторма.