Марсельцы - [3]

Поминутно я останавливался. За каждым деревцом, за каждым кустом мне мерещилась засада: страшный Сюрто, подстерегающий меня с ружьем в руках. Этого человека я боялся больше всех волков на свете. Шорох камешков под моими осторожными шагами казался мне адским грохотом, способным заглушить даже дикое завывание ветра.

На небе не было ни звезды. Все та же плотная завеса туч покрывала его от края до края. Ночь была непроглядно темная, но это не мешало мне уверенно подвигаться вперед; местность с детства была знакома мне.

Сильный холод заставил пастухов загнать все стада в хлевы, поэтому я никого не встретил на своем пути. Когда я подошел к холму на берегу Неск, откуда рукой подать до замка, я услышал хрюканье свиней и увидел мелькающие огоньки фонарей на скотном дворе.

Едва несколько шагов отделяли меня теперь от той скалы, с верхушки которой я бросил камень в графа Роберта. Мне не терпелось поскорее добраться до этого места, чтобы узнать, наконец, жив ли еще отец или он испустил дух под ударами своих палачей.

Затаив дыхание, я чуть слышно подвигался вперед. Но все же при каждом моем шаге осыпались камешки, и этот шум заставлял меня вздрагивать и надолго замирать на месте. Тогда я пополз на четвереньках. Добравшись до вершины скалы, я поднял голову над пропастью и попытался разглядеть, не лежит ли тело отца на берегу. Но, сколько я ни таращил глаза, я не видел ничего, кроме черной и белой полос, огибающих подножие горы. Черная полоса — это гигантские дубы, окаймлявшие Неск, белая — высохшее ложе реки, устланное круглыми белыми камешками.

Убедившись, что бедного отца не оставили на съедение волкам, я бесшумно пополз назад.

Я спускался в долину, продираясь сквозь колючие заросли высокого кустарника и стараясь избегать проторенных дорожек, чтобы не натолкнуться на Сюрто. Порывы ветра заглушали хруст сухих листьев, по которым я ступал, треск колючек остролистника, цеплявшихся за мою одежду, и шум камешков, катившихся у меня из-под ног.

Дойдя до берега Неск, я снова забился в кустарник и осмотрелся: не заметив ничего подозрительного, я осмелел и бегом помчался по пашне, перескакивая через изгороди, пока не добрался до оливковой рощи. Здесь я умерил шаг и пошел спокойнее, по-прежнему, однако, избегая проезжей дороги и проторенных тропинок. С каждой минутой я все дальше и дальше уходил от замка Ла Гарди, окна которого светились за моей спиной. Неожиданно собаки во дворе замка залились отчаянным лаем. Испугавшись, что они учуяли меня, я опять побежал и уже не останавливался, пока не вышел за пределы владений маркиза д’Амбрена.

Теперь опасность миновала. Замок Ла Гарди остался далеко позади. Но так же далеко была теперь и наша хижина… Осмелься я вернуться домой, меня непременно схватили бы, если не нынче ночью, то уж никак не позже завтрашнего утра. Несмотря на это, я решил во что бы то ни стало повидаться с отцом и утешить мать. Бедная женщина! Мне все время чудилось, что она тоскливо зовет меня. «Паскале! Паскале!..»

Как ни темна была ночь, я различал на холме Ла Гарди приземистую лачугу. Это была наша хижина. Мысленно я представил себе ее: тесная, маленькая каморка с двумя набитыми ржаной соломой ящиками вместо постелей; у задней стены грубый очаг, посреди которого висит на крюке котелок; возле двери чурбан — он служит обеденным столом, и на нем же по утрам отец рубит топором хлеб.

Как мне хотелось вернуться под родной кров!.. Но страх перед Сюрто пригвождал меня к месту.

Однако, после долгих колебаний, я решился.

Зажав в каждой руке по увесистому булыжнику, не разбирая дороги, я двинулся напрямик к хижине. От времени до времени я останавливался и настороженно прислушивался. Переходя от межи к меже, я добрался, наконец, до задворков нашей лачуги. Я подполз к дыре, заменявшей окно, — по обыкновению, она была заткнута охапкой сухой травы, — выбил эту охапку ударом кулака и, просунув голову в отверстие, тихо позвал:

— Мать, мать!..

Никто не отзывался. Хижина была пуста!

Я почувствовал, как кровь закипела во мне. Я решил, что злодеи убили и мать. Я бегом помчался к двери. Она была распахнута настежь.

Мгновенно я позабыл обо всех своих страхах и закричал, как бешеный:

— Отец, мать, где вы? Откликнитесь, это я, Паскале!

Но никто не отзывался.

Пораженный горем, я бросился ничком на землю. Я рыдал, кричал, колотился головой о стены битых два часа.

Наконец, обессилев, я поднялся на ноги. Я чувствовал себя несчастным и разбитым. От сознания, что я мал и слаб и не могу отомстить виновникам своего несчастья, кулаки мои сжимались в бессильной ярости.

Вдруг у меня мелькнула в голове мрачная мысль. Поблизости был большой пруд, до краев наполненный водой. Всего месяц тому назад я видел, как из него вытаскивали труп двадцатилетней девушки, красавицы Огюстины. Бедняжка, доведенная так же, как и я, до крайнего отчаяния, утопилась.

Простерши вперед руки, словно раскрывая кому-то объятия, я стрелой понесся к пруду.

Когда я увидел сверкание воды, мне почудилось, что передо мной распахнулись ворота рая. Я подбежал к берегу пруда, закрыл глаза и бросился головой вниз…