Марокко. Год в Касабланке - [72]

Если в моей памяти и сохранится до гробовой доски что-либо о Доме Калифа, то это вряд ли будут улыбающиеся лица сторожей или их постоянные разговоры о джиннах, и уж конечно не надоедливые пронзительные крики ослов в ночи или запах жимолости на закате. Это будет дзин! дзин! дзин! — звук молотка этого мастера, выбивающего наклонный узор с точностью, которой можно достичь только долгими годами учебы в качестве подмастерья.

Он сидел так день за днем, неделю за неделей, постукивая своим молотком. Я смотрел на него, очарованный тем, что человек мог делать такую сложную работу простым острым инструментом. В нашем мире для этого выдумали бы специальную машину. В результате получился бы однообразный безжизненный рисунок, лишенный всякого смысла. Работа же этого мастера была живой и изменчивой. В ней чувствовалась душа.

Беседы с Хичамом Харассом успокаивали меня. Я приходил к нему вне себя от гнева на то, что меня вынуждали платить в десять раз больше рыночной цены за гвозди, латунные петли и тюбики китайского клея. Старый филателист просил жену принести нам чаю, тер свои распухшие ноги, и разговор начинался. Результатом наших бесед было нечто большее, чем ликвидация пробелов в новой для меня культуре. Они также обладали и лечебным эффектом, ибо снижали мое кровяное давление. После часа, проведенного с проницательным Хичамом, я отправлялся в Дар Калифа в гораздо лучшем состоянии духа.

Как-то раз Рашана приготовила курицу по-индийски по рецепту своей бабушки. Ее было так много, что я положил часть в судок и понес к хижине Хичама Харасса, чтобы угостить его. Старик был единственным из всех моих знакомых марокканцев, кто любил такую острую пищу. На узкой улочке рядом с его домом стояли два человека. Было очевидно, что они пришли сюда не с визитом вежливости. Один из них размахивал блокнотом и громко выкрикивал оскорбления. В руках второго был старый переносной телевизор, принадлежавший филателисту. Жена Хичама о чем-то умоляла их, по лицу ее текли слезы. Она проводила меня в дом.

— Пропади они пропадом, — сказал старик, как только увидел меня. — В следующий раз они последнюю рубашку с меня снимут.

Я предложил ему одолжить денег, если нужно. Он поблагодарил меня.

— Пророк сказал, что ростовщики — ниже воров. Это тупые создания, но я еще тупее, поскольку занял у них деньги.

Однажды утром я увидел Хамзу, сидевшего в одиночестве в саду у ненастоящего колодца, построенного им самим. Он обхватил голову руками и был так расстроен, что чуть не плакал. Я решил не беспокоить его. В полдень, встретив Османа, я спросил у него, все ли в порядке.

— Хамза скоро умрет, — сказал он.

— Что с ним, он болен?

— Это хуже, чем болезнь, — ответил сторож и провел пальцем поперек горла.

— То есть кто-то хочет его убить?

— Возможно.

Да уж, типичный восточный разговор. Будучи все же человеком посторонним, я попросил Османа пояснить мне суть.

— Хамза видел сон. Ему приснился человек, ехавший на верблюде через пустыню.

— И?

Осман удивленно посмотрел на меня:

— Разве этого недостаточно?

— Не знаю, но думаю, что нет.

— Каждому известно, — резко сказал сторож, — что тому, кому приснилось такое, недолго осталось жить.

На следующее утро я снова увидел Хамзу. Он с мрачным видом убирал листья в садовом дворике. Я завел с ним разговор о его сне.

— Что будет без меня делать моя семья? Они же умрут с голоду! — сокрушался сторож.

— Я уверен, что ты не умрешь. Это всего лишь сон, а многие сны не сбываются.

Сторож откинул волосы ладонью назад.

— Вот уже семь ночей подряд мне снится один и тот же сон. Нет никаких сомнений. Очень скоро я умру. Только Аллах знает точный час.

Дар Калифа погрузился в атмосферу надуманной скорби. Смешно, но когда бы я ни спрашивал об этом, сторожа вздымали вверх руки и восклицали, что такой сон, вне всякого сомнения, вещий. Они ходили вокруг дома, понурив головы, с унылыми лицами. Я спросил Медведя, могу ли я чем-нибудь помочь.

— Вы можете попросить Квандишу защитить Хамзу.

Я изумился. Всегда предполагалось, что Квандиша ненавидит меня за то, что я живу в этом доме.

— Вы можете обратиться к ней с просьбой, — настаивал Медведь. — Вдруг она послушает вас.

Все это звучало абсурдно, особенно учитывая то, что я не верил в джиннов. Как, интересно, я мог попросить спасти душу Хамзы кого-то, кого я даже не видел?

— Все очень просто, — объяснил Медведь после того, как услышал мой вопрос. — Вы идете туда, где убивают быков, и окунаете палец в теплую кровь. Прикладываете палец ко лбу, чуть повыше носа, и джинны сразу станут видимыми.

Камаль подтвердил, что самым простым способом увидеть джиннов было поступить так, как рассказал мне Медведь. Он вовсе не посчитал это странным и отвез меня на бойню в восточной части Касабланки. Все, кто знаком со мной, могут поручиться, что меня тошнит от вида смерти. Когда мы приехали на бойню, шел сильный дождь. Небо так затянуло тучами, что, казалось, наступила ночь. Мы выскочили из джипа и со всех ног кинулись ко входу. Но хватило и секунды, чтобы промокнуть до нитки.

Камаль объяснил старшему мяснику причину нашего визита. Я представил, что подумали бы на английской бойне, если бы услышали, что к ним пришли за свежей кровью для материализации духов. Марокканский мясник сразу же согласился, и чувствовалось, что он слышал подобные просьбы уже не раз. Он провел нас по помещению к тому месту, где забивали быков.