Я многого достиг, убежав из Англии, и главное — я гордился тем, что снова стал самим собой.
Через несколько дней после смерти Хичама Харасса сторожа тихо проникли в мой кабинет, когда я писал, сидя за испанским столом. Я неоднократно повторял, что, когда я сижу там, никто не должен меня беспокоить. За исключением, конечно, экстренных случаев, когда что-нибудь происходило с детьми или в дом возникал пожар. Сейчас же по лицам сторожей можно было судить, что ничего чрезвычайного не случилось. Я посмотрел на них, ожидая извинений.
— Нам нужно поговорить с вами, мсье Тахир, — начал Хамза, опережая остальных.
— Что-нибудь важное?
Все трое кивнули и сказали хором:
— Да. Это очень важно!
Я положил авторучку на стол.
— В чем дело?
— Джинны пропали, — сказал Осман.
— Но ведь это хорошо, правда? Теперь мы можем спокойно жить.
Сторожа подошли ближе.
— У нас для вас есть более приятные новости, — произнес Хамза.
— Что может быть лучше, чем жить в доме без джиннов?
Медведь сделал шаг вперед. В руке у него была грязная помятая папка.
— Джинны прятали вот это, — сказал Осман.
— Что это?
— Богатство.
Хамза взял у Медведя папку и положил ее на стол. Я развязал ленточку и открыл папку. Внутри лежало несколько пожелтевших бумаг и план участка, на котором стоял наш дом.
Я спросил, что это значит.
Осман показал на план.
— Вы — владелец дома гангстера.
Хичама Харасса похоронили на склоне холма в тени тополей на южной окраине Касабланки. Могилу обозначили палкой, воткнутой в холмик свежей земли, вокруг которого лоскутным одеялом раскинулось множество других могил, сверкавших белыми камнями на закатном солнце.
Я отправился к этому могильному холмику и смотрел на тень от воткнутой в него палки, которая указывала на восток. На кладбище царила такая тишина, какую редко встретишь в Касабланке, мирная тишина.
Сторожа умоляли меня не посещать могилу старика. Они говорили, что нет в Марокко места более опасного, чем кладбище, особенно в сумерки.
— Когда солнце заходит, — сказал Медведь, — джинны поднимаются из могил и ищут свеженьких людишек.
Первого июля Камаль вернулся из порта с контейнером моих книг. С помощью какого-то удивительного приема он ублажил цензоров и избежал штрафов. Как и всегда, я и понятия не имел, что там мой помощник наплел таможенникам, если он вообще с ними разговаривал.
В этот вечер мы с Рашаной перебрались наверх в нашу новую спальню, а дети в свою — через зал напротив от нашей. Почти целый год мы ютились вчетвером в маленькой комнатке внизу. Переезд в главное здание был подобен достижению зрелого возраста — немного страшновато, зато сколько возможностей. Словами не описать то наслаждение, которое мы испытали, улегшись в нашу кровать и наконец осознав, что ремонт закончен.
В первый вечер в нашей спальне наверху я сразу же упал головой на подушку. Мы лежали рядом с Рашаной и вдруг одновременно рассмеялись. Нам трудно было поверить в то, что мы наконец-то в своей собственной спальне. Рашана положила руки под голову и смотрела в потолок.
— Мы можем продать этот дом и начать все сначала, — сказала она.
Я пришел в ужас, вспомнив обо всех тех проблемах, которые нам пришлось решать с архитектором, рабочими и джиннами.
— Ты что, с ума сошла?
— Нам было тяжело, — ответила она, — но это была настоящая жизнь.
Мне показалось, что с души моей свалился тяжелый груз. Конечно, еще много сложностей ожидало нас впереди. Мы просто плыли в океане проблем. Но сейчас испытывали небывалое удовлетворение оттого, что, преодолев множество трудностей, стали более сильными и цельными натурами. Но самым приятным было то, что нас наконец приняло Марокко, мы нашли признание у наших сторожей и у Дома Калифа.
