Мародеры. Как нацисты разграбили художественные сокровища Европы - [17]

* * *

Любопытным посетителям, в июле 1937 года бродившим по залам Дома немецкого искусства, были представлены ничем не прикрытые фантазии и чаяния нацизма. Стены залов в основном украшали пейзажи, жанровые зарисовки из деревенской жизни, живописные портреты сильных мускулистых крестьян с плугом — настоящих богов, рожденных матерью-землей, безгрешных и в расовом отношении безупречных, и плодовитых женщин за простой домашней работой в окружении белокурых детей (кисть живописцев исподволь пропагандировала натализм — демографическую политику нацистов, направленную на поощрение рождаемости).

Эти картины в полной мере отражали идеалы Völkische. С полотен, изображающих ландшафты и интерьеры, струились образы доиндустриального мира, в котором машины, автомобили и фабрики казались явным анахронизмом.

С зарисовками из народной жизни контрастировали батальные полотна. Здесь машинам и войне придавался почти божественный статус. Идеализация фронтового опыта была характерна для так называемой «литературы фрайкоров» (участников добровольческих корпусов). В 20–30-е годы появилось много популярных романов, воспевавших войну. Фронтовые переживания описывались как мгновения, раскрывающие истинную сущность человека, возвышающие его и дающие выход внутренним стремлениям и экстатическим чувствам, неподконтрольным разуму. Это была идеализация борьбы и насилия, где морали не было места. В живописи это воплощалось как схваченный на лету миг: например, солдат, который встает из окопа навстречу верной смерти. Потому-то нацистов так и возмутил Ремарк, развенчавший романтический миф о войне. Но Гитлер и другие нацистские идеологи умело внушали людям, что такой «возвышающий» опыт можно обрести не только на фронте, ибо все человечество объято вечной расовой борьбой. Прозорливый критик наверняка разглядел бы в этих картинах те ужасы, которые вскоре станут реальностью.

Третья тема выставки была крайне далека от предыдущих и не имела ничего общего ни с пашней крестьянина, ни с полями сражения. Это были этюды обнаженной натуры, представленные в основном в отделе скульптуры. Звездой выставки был любимый скульптор Гитлера Арно Брекер, который участвовал и в работе жюри. Мощные фигуры арийцев максимально точно соответствовали представлению Гитлера о германском Ренессансе. Идеализированные портреты людей были выполнены в греко-римской традиции, способ изображения тела отражал расово-биологический подход художника. Нацистская художественная политика была столь строга в вопросах формы, потому что понимание важности формы было частью расового сознания. Физический дефект — нарушение законов формы — был нарушением расовых законов. Огромные, словно готовые взорваться лбы, широкие скулы и подбородки входили в расовый канон, хотя сегодня они и кажутся нам неестественными.

Был в этом и налет эротики. Взять, например, еще одного любимого нацистами скульптора — Йозефа Торака. В эссе «Магический фашизм» Сьюзен Зонтаг пишет:

Живописцы и скульпторы нацистской эпохи часто изображали обнаженную натуру, но им запрещалось показывать какие-либо недостатки или уродства. Их ню выглядят как картинки в спортивных журналах, похожи на плакаты — ханжески асексуальные и в то же время порнографические, поскольку их совершенство — плод чистой фантазии[5].

Героический реализм, который был частью нацистской эстетики, стал официальным стилем и в коммунистических тоталитарных государствах, но здесь есть расхождение в одном важном пункте:

Официальное искусство Советского Союза и Китая служит распространению и укреплению утопической морали. В основе фашистского искусства — утопическая эстетика физического совершенства.

Зонтаг указывает также на уникальный аспект притягательности нацизма, отразившийся в искусстве: «Идеал фашизма состоит в трансформации сексуальной энергии в духовную силу на благо общества». И продолжает: «Эротика [то есть женщина. — А. Р.] всегда присутствует как соблазн, и наиболее достойная реакция — героически подавить в себе сексуальное влечение»[6].

Сам Гитлер был убежден, что причина его успеха у женской части аудитории — его сексуальная привлекательность. Поэтому он до самого конца не позволял Еве Браун появляться на публике вместе с ним. Кроме того, ничто — а тем более отношения с женщиной — не должно было затмевать в восприятии общественности образ правителя, жертвующего собой ради государства.

Нацистскую эстетику, однако, нельзя назвать отдельным направлением в искусстве, как это порой утверждается. В ее основе — буржуазные художественные идеалы XIX века. Для достижения своих целей — формирование расовой мифологии — нацистам было удобнее использовать уже существующие художественные жанры, которые в сознании большинства и так ассоциировались с красотой и гармонией, нежели вырабатывать собственный «нацистский» художественный язык, — пишут Арне Рут и Ингемар Карлсон в книге «Общество как театр». Романтическая пейзажная живопись, буржуазный бытовой реализм и неоклассицизм были наиболее популярными направлениями для заимствования.

Иногда звучали и отголоски современности. В 1920-х годах Арно Брекер жил в Париже, где познакомился с Пикассо, Кокто и творчеством Ренуара, испытав на себе их влияние. В начале 1930-х Альфред Розенберг заклеймил ранние работы Брекера как дегенеративное искусство, но тот уже обрел более влиятельных покровителей в партии — в том числе в лице самого Гитлера. Вероятно, успех Арно Брекера во многом объяснялся тем, что его мелодраматический монументальный стиль идеально подходил для нацистской архитектуры.