Марлен Дитрих - [114]

– Мне наплевать на твои дурацкие платья! Я не хочу быть похожей на тебя. Не хочу больше быть твоей маленькой доченькой!

Тамара ринулась успокоить девочку, но я отстранила ее. Тогда Хайдеде в слезах сказала мне:

– Я хочу остаться с папой в Париже. Я ненавижу Америку!

Вспомнив обращенные ко мне слова Герды о том, что моя дочь несчастна и скучает по дому, я поняла: это моя ошибка. Слишком долго я не принимала в расчет ее переживания. Хайдеде уже приближалась к подростковому возрасту, и от меня ей нужно было больше, чем распорядок дня и новая одежда. Я боролась с сокрушительным чувством вины: да, мать из меня вышла неважная. Но разве я сознательно пренебрегала дочерью, которую так сильно любила? Сознательно или нет, но именно это я и делала. Не обращала внимания на то, как неуклюже она вступает в переходный возраст, никогда не интересовалась ее мнением, страшась ответов, которые могли означать, что мне придется перестать жить той жизнью, которую я вела. Но Хайдеде уже не ребенок, я больше не могу обращаться с ней как со своей любимой куклой. Ей почти тринадцать. От лишнего веса фигура ее потеряла форму, а выражение лица было крайне несчастное.

– Но, моя дорогая, у нас в Америке такой милый дом, – сказала я, – и твоя школа там, и все друзья. Ты не будешь скучать по своим вещам?

Хайдеде сердито посмотрела на меня:

– Это твой милый дом. Твои друзья. Твои вещи. Я ни с кем не общаюсь, кроме повара, горничной и телохранителя. Единственная моя подруга – это Джуди, с которой мы занимаемся верховой ездой, и она тоже снимается в кино. До того как она узнала, кто я, она спросила, не твоя ли я толстая сестра.

Я молча смотрела на дочь. Стыд за свое поведение придал резкости моему голосу.

– Ты могла бы попытаться завести себе других подруг, кроме этой девочки Гарлендов.

– Я не хочу! Я ненавижу Голливуд! Я все там ненавижу! Пожалуйста, мама, позволь мне остаться.

– Об этом не может быть и речи! – отрезала я.

Но после того как Хайдеде встала в угрюмую позу неповиновения, отказываясь покинуть комнату, вмешался Руди:

– Марлен, ты должна закончить работу по контракту. И потом тебе придется взяться за новую картину. Я здесь. Позволь ей остаться. Ты знаешь, так будет лучше.

В сложившихся обстоятельствах я не находила оправданий для того, чтобы заставлять свою дочь возвращаться в Голливуд. Если я хотела доказать, что она мне не безразлична, как можно было проигнорировать ее просьбу? И все же я не сдавалась.

– Жить с тобой в Париже? – спросила я. – Когда ты тоже работаешь? А Тами, с ее нервами? Чем же здесь будет лучше для Хайдеде?

Наконец мы сошлись на том, что устроим дочь в престижный пансион в Швейцарии, расположенный достаточно близко, чтобы Руди мог навещать ее в выходные, но со строгим распорядком, который помог бы ей избавиться от лишнего веса. Кроме того, Руди уговорил меня перед отъездом сдать некоторые из моих самых дорогих украшений на хранение в подвалы швейцарского банка. Я тратила без счета на одежду, поездки первым классом, люксы в отелях и никогда ничего не откладывала, будто пренебрегала любыми ограничениями, чтобы подтвердить – для меня их не существует.

– Тебе надо подумать о будущем, – сказал Руди, перебирая мои драгоценности. – Если ты положишь это в сейф, тебе будет на что опереться, когда возникнет такая нужда.

Он беспокоился обо мне, полагая, что мое пребывание в Голливуде ненадежно.

– «Парамаунт» платит мне жалованье в Париже, – добавил он, – и, кроме того, студия покрывает мои расходы на квартирную плату. Сейчас мне не нужна твоя поддержка.

Я поступила, как он советовал. А что касается Хайдеде, она так обрадовалась новому для себя обороту дел, что даже забыла поцеловать меня на прощание.

В Америку я вернулась с Дугласом, раздосадованная отсутствием дочери и тем фактом, что моя попытка создать себе новый образ за границей потерпела фиаско. Пройдет много лет, прежде чем я пойму, что моя одержимость этой идеей стала непосредственной причиной того, что произошло дальше.

Через несколько недель после моего возвращения «Парамаунт» подобрала для меня картину – второсортную, под названием «Ангел». В ней я играла жену дипломата, которая, не особенно сопротивляясь, постепенно вовлекается в любовную связь на стороне. Мне не хотелось сниматься в этом фильме. Сценарий был тонкий, как моя полупрозрачная сорочка, и рецензенты верно заметили, что «унылая история до смешного неловко замирает всякий раз, как Дитрих поднимает свои накладные ресницы».

После ничем не примечательной премьеры прошло несколько недель. Мой агент Эдди, обходительный мужчина, в список клиентов которого входили и другие звезды первой величины, пригласил меня на обед в «Браун дерби» – экстравагантный ресторан в форме шляпы на бульваре Уилшир, который считался обязательной для посещения достопримечательностью.

Выбор места был не случайным: публичное, но интимное, водопой для знаменитостей, где никто не повышает голоса. Это я заметила после того, как мы заказали два кобб-салата. Достав последний выпуск «Голливудского репортера», который еще в прошлом году превозносил меня как самую высокооплачиваемую актрису в мире, Эдди через стол передал его мне: