Маркус и Сигмунд - [16]

— Ах, Маркус, Маркус, — сказал он.

— Ах, папа, папа — повторил Маркус, не придумав ничего лучше.

— Надеюсь, ты себя не загонишь? Ты не должен перетруждаться.

— Нет, — ответил Маркус, которому отец на секунду напомнил Сигмунда. — Ты все еще хронически уставший?

— Да. Но они меня лечат. А ты как?

— Хорошо, — сказал Маркус.

— Ты уверен, что все в порядке?

— Да, а почему что-то должно быть не в порядке?

— Потому что в твоем возрасте так обычно и бывает. Если все в порядке, значит, что-то не в порядке.

Лицо Монса было по-больничному бледным, но, когда он улыбнулся, на каждой щеке выступило по розовому пятнышку. «Только бы они не исчезали, — подумал Маркус. — Пусть они будут все время».

— Все в порядке, потому что я больше не могу влюбляться, — сказал он вслух и заметил, как исчезают розовые пятнышки. — А когда я влюбляюсь, то все совершенно становится не в порядке, поэтому сейчас мне, вообще-то, очень хорошо.

Монс почесал затылок:

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего. Только — что я не могу больше влюбляться, — повторил Маркус и вздохнул — с легким всхлипом.

— Ты уверен?

— Да.

— Извини, — сказал Монс. — Я не знаю, как это бывает.

— Не знаешь. Ты же влюблен в маму.

— Да.

— А она умерла.

— Да, — сказал Монс. — Не грусти, Маркус. Ты снова влюбишься в один прекрасный день.

— Папа, — тихо начал Маркус, стирая с глаза что-то мокрое, — мы больше не будем обо мне.

Монс кивнул:

— Как хочешь.

— Я никогда больше не влюблюсь… — простонал Маркус.

На кровати рядом с Монсом лежал старик по имени Бёрре Станг Люнд. Когда Маркус спросил, что с ним, Монс ответил, что ничего опасного, обычная болячка старых мужчин. Маркус подумал, это хорошо, потому что, если бы у Бёрре Станг Люнда была опасная болезнь, Монсу это было бы неприятно, хотя, конечно, самому Бёрре Станг Люнду было бы еще неприятнее. Когда Маркус пришел, сосед спал, но на крик Маркуса он проснулся и сказал громким высоким голосом:

— И я тоже, — потом снова опустился на подушку и тут же заснул.

Маркус почувствовал, что вот-вот заплачет.

— Наверно, у меня та же болезнь, что у Бёрре Станг Люнда, — прошептал он.

— Не думаю, — ответил Монс. Голос его был совершенно серьезным, но два розовых пятнышка опять появились на щеках. — Я просто уверен, что у тебя все пройдет.

— Что?

— То, что в порядке.

Маркус сглотнул.

— Не думаю, что у меня получится быть работником опеки, — заметил он.

— Правда?

— Да, мне самому нужно утешение, — сказал Маркус и вынул желе в шоколаде из папиной упаковки.

— Всем нужно утешение, — успокоил его Монс и взял конфету с лакрицей.

На несколько мгновений они оставили все проблемы в покое и сконцентрировались на вкусе конфет. Хотя Монс понятия не имел, почему Маркус захотел стать работником опеки, он больше ничего не спрашивал. В своей молодости он тоже примерял и отбрасывал разные профессии. И контора, в которой он оказался, стояла далеко не на первом месте в списке, когда ему было четырнадцать лет, но теперь ему было хорошо на этом месте. Значит, его сын думал стать работником опеки, а теперь отказался от этой идеи. Таков ход жизни. Монс взял конфету с кокосом, а Маркус — с орехом. Они жевали и чувствовали себя замечательно.

— Так у Сигмунда действительно любовная тоска? — поинтересовался Монс и вытер рот.

— Да, и просто ужасная, — сказал Маркус и взял карамель.

— Ему она только на пользу, — заметил Монс.

Маркус собрался возражать, но потом передумал. Монс был прав. Сигмунд был умным, обладал огромными знаниями, но все это он по большей части вычитал. Настоящая захватывающая любовная тоска принесет ему полезный опыт из реальной жизни.

— И он чувствует себя неполноценным, — сказал Маркус.

Монс как раз собирался сунуть в рот конфету без начинки. Но тут рука его остановилась на полпути.

— Это невозможно.

— Возможно, — возразил Маркус. — Так и есть.

— Рассказывай!

И пока они доедали конфеты, Маркус рассказал всю историю про итальянский обед, про спор о рэпе, про Робина, оказавшегося Бентой Иверсен, и каким смущенным и влюбленным стал Сигмунд, про его рэперские штаны и про то, что Бента пригласила их на концерт и назвала Сигмунда «обезьяной».

Когда Маркус закончил рассказ, пакетик конфет был пуст.

— По крайней мере одно хорошее есть, — сказал Монс, скрутил пакетик в комок и бросил его в урну под раковиной у окна.

Он промахнулся. Маркус поднял комок и тоже бросил. Он тоже промахнулся и уже собирался положить комок в урну, как голос с соседней кровати запищал:

— Сюда! Сюда!

Маркус отдал маленький комочек из-под конфет Бёрре Станг Люнду, который бросил его изо всех сил. Пакетик пролетел через комнату идеальной дугой и приземлился ровно в корзину.

— Гоооооол! — завопил Бёрре Станг Люнд и снова заснул.

— Так что же хорошего, папа? — спросил Маркус.

— Хорошо, что ты не влюблен в Бенту Иверсен.

— Почему это?

— Потому что тогда у Сигмунда были бы основания к тебе ревновать, так? — ответил Монс. — Принеси, пожалуйста, пустой пакетик от конфет, попробуем еще раз. Мы же не сдаемся?

— Нет, папа, — поддержал его Маркус и посмотрел на два красных пятнышка на щеках отца. — Мы никогда не сдаемся.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Маркус медленно шел от остановки автобуса вверх по дороге и пытался привести мысли хоть в какой-то в порядок. Монс в самом деле дал ему пищу для размышлений. До сих пор он считал, главная проблема в том, что он не может влюбиться, но теперь он уже не был в этом так уверен. Больше всего в последнее время его волновала несчастная любовь Сигмунда, и в особенности необоснованная ревность друга к нему. Теперь казалось, что последняя проблема перестала существовать, но вопрос, надолго ли? Ровно настолько, пока Маркус не влюбится снова. Если он влюбится, Маркус был уверен, что влюбится он в Бенту Иверсен, и тогда Монс будет совершенно прав. Тогда у Сигмунда появится основание ревновать и прощай дружба, длившаяся восемь лет. Стоит ли это одной влюбленности? Нет, не стоит. Так что, в сущности, он должен радоваться своей неспособности влюбиться. Сколько дружб было разрушено из-за любви и страсти? Потеря способности любить, возможно, сохранила возможность дружить. Он был преисполнен благодарности. То, что он считал проблемой, на самом деле оказалось благословением.