Марксизм в России начинался со лжи - [35]

Обстоятельно и в высшей степени аргументированно доказывал неразрывность идеи анархии и идеи общинности П. Кропоткин. Он пытался вывести анархизм, можно сказать, из самой природы, по крайней мере — из данных естественных наук и далеко вышел за пределы русского анархизма, выдвинув идею анархии как единственно возможной социальной справедливости. И логика его такова: «Анархизм неизбежно ведет к коммунизму, а коммунизм — к анархизму» (Кропоткин П. Хлеб и воля. Современная наука и анархия. — М., 1990, с. 46). Вместе с тем как анархия немыслима без общины, так и коммунизм есть община. Собственно, всякая община, согласно П. Кропоткину, только тогда и является сама собой, когда она самоуправляется, — а самоуправляется она тогда, когда ее не угнетает какое бы то ни было государство. Стало быть, где нет государственного принуждения, там и должна существовать община.

П. Кропоткин расходился с народниками не в идее общинности, которую он развивал последовательней, чем они, а в понимании роли государства, которое он, как все анархисты, отрицал в самом его принципе. Русская крестьянская община рассматривалась Кропоткиным, в сущности, в качестве известного прообраза будущих коммунистических общин, и факт уничтожения крестьянских общин в Западной Европе он расценивал отрицательно.

К изучению анархизма и его родственной связи с социализмом нам надо приступаться заново. Из сознания нынешнего интеллектуального слоя нашего общества, в сущности, выпал тот факт, что самой привлекательной формой анархизма и одновременно безгосударственного общинного социализма стало учение Л. Толстого. Ленинская критика его нуждается в переосмыслении и объективной научной оценке. А в особенности пагубно нынешнее стремление завуалировать то, что Л. Толстой в конце концов открыто, действием встал на позиции пусть и патриархального (много ли в этом в наше время беды?), но социализма... И не отвержением ли толстовского социализма все мы вместе вырыли яму тому, что было самого светлого в русской революции?

К ранее сказанному, однако, надо добавить: религиозные (и иные) секты в России существовали (и существуют) тоже в форме общин. Со времен Аввакума сохранялись веками по всей стране общины раскольников. А общины баптистов, евангелистов, духоборов?.. Общинный дух витал изначально и в армии, в казарме, в обстановке боевых действий. Община — людское братство, а братство может складываться вовсе не обязательно при наличии только высоких помыслов. Оно наиболее ярко проявляет себя во всякого рода тяжелых обстоятельствах для составляющих его индивидов. Только полное непонимание того, что общинный дух сильнее всего являет себя как раз в беде, послужило причиной яростной критики советскими гуманитариями общинной круговой поруки, предстающей наперекор этому самым радикальным способом даже и выживания общины. Именно это — круговая порука как средство «круговой обороны» — делает возможным использование общинных принципов также и в различных предосудительных, даже преступных сферах приложения человеческих сил. Тут есть своя универсальность. Но зло способно прилипнуть вообще ко всему.

Короче: общинный образ жизни с незапамятных времен был (во многом все еще и остается) поистине спасительным. В России — в особенности. В сущности, мы вряд ли сможем с Вами вспомнить хотя бы одну «необщинную» великую личность России, которая была бы соотносима по своим масштабам с именами, какие выше названы в числе приверженцев российской общинной самобытности. Тоненькая это нить — «западники» — Чаадаев, Кавелин, Чичерин, Катков, Стасюлевич... Потом — Плеханов и социал-демократы... Далее — П. Струве, П. Милюков, «Вехи»... Тонюсенькая нить.

Я уже отмечал ранее, что истинный и всемогущий родоначальник российского «западничества», Петр I, лишь по своим видимым устремлениям был «западником». Но как раз именно тем, что он, пусть по неведению, сохранил и общину, и ее закрепощенность применительно также к промышленности, он же фактически и закрыл России путь к нормальному капиталистическому развитию. Ирония истории!

Любопытно, но и декабристы, которых относят к ранней в XIX в. волне «западников», вовсе не были в этом сколько-нибудь едины. Наиболее влиятельная среди них фигура — П. Пестель — в самых решающих пунктах своей социальной программы исходил из существования опять-таки общественной, коллективной собственности на землю. Это и дало основание Герцену утверждать: Пестель «был социалистом прежде, чем появился социализм» (Собр. соч., т. 7, с. 199—200). Возможно, он и знал о существовании крестьянской общины, а потому исходил из общей крестьянской собственности как из факта российской действительности.

Разве не очевидно ныне, что не могла — да к тому же столь легко — осуществиться «западническая» концепция в судьбах России?! Пусть это и следовало из предсказаний Энгельса, Плеханова, раннего Ленина и их нетворчески мыслящих последователей — как меньшевиков, так и большевиков. Не говоря уже о прогнозах «постепеновской» и любой другой слепо уповавшей на Запад интеллигенции.

В вопросе о решающей роли именно Запада в исторических перспективах России были близки позиции почти всех политических партий страны (особенно по мере приближения 1917 г.). За исключением, конечно, народников, потом — левой части эсеров и вообще трудовиков.