Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый - [25]

«Деспотический социализм был фактически естественным результатом такого развития, которое вызвало социальную революцию на том этапе, когда русский крестьянин еще не созрел для политической демократии, а русский рабочий – для промышленной демократии».

В обстановке, когда массы еще находились на примитивном уровне развития, а предпосылки демократии отсутствовали, «деспотизм развитого прогрессивного меньшинства становится „преходящей необходимостью“, временным орудием исторического прогресса». «Историческая роль» большевистской диктатуры заключалась, по Бауэру, в том, чтобы привести Россию к демократии, а не к социализму, иначе говоря, чтобы просветить крестьянские массы и подготовить их к осуществлению правительственной власти в «демократическом государстве». Сам же пролетариат, действительно составлявший «незначительное меньшинство нации», не мог бы сохранить власть в цивилизованной демократической России с большинством крестьянского населения[129].

Историческая внешняя функция «временного господства промышленного социализма в аграрной России» должна была состоять в том, чтобы подать «яркий сигнал», который мог призвать к борьбе западный пролетариат, потому что «только захват политической власти пролетариатом промышленного Запада стал бы основой длительного господства промышленного социализма»[130].

В практическом плане то, что Бауэр признавал большевистскую диктатуру и ее «деспотический социализм» в качестве исторической необходимости для примитивной и отсталой России, делало из него потенциального апологета большевистского режима. Однако это не помешало ему яростно противиться каким бы то ни было проявлениям большевизма на Западе, включая и Коминтерн с его 21 условием. Большевизм был хорош только для России.

Слабой стороной оптимистического предвидения Бауэра о том, что «деспотический социализм», просвещая, а затем и демократизируя Россию, мог сделать излишней диктатуру, было молчаливое предположение о том, что большевистская партия, выполнив свою «историческую роль» с массой хороших результатов в свою пользу, согласится отказаться от власти и удалиться со сцены. Однако Бауэр очень хорошо понимал, что большевики считали свою диктатуру пролетариата переходным периодом (независимо от его продолжительности), который должен привести к социализму и отмиранию государства, а вовсе не «назад», к некой «демократической республике»[131]. Очевидно, Бауэр больше верил в действенность объективных исторических сил и их развитие, а не в субъективные намерения и желания большевистской элиты, завоевавшей власть и облеченной теперь государственной властью. Поэтому не удивительно, что данные им оценки действий большевиков носили двусмысленный характер, а критика его ограничивалась лишь тем, что они «видели только проблему власти и не замечали экономических проблем»[132].

·

В последние годы жизни Ленин отвечал своим марксистским критикам намного сдержаннее и с бóльшим чувством меры. Он понял, что перспективы европейской революции отдаляются, и сам перешел от «абсолютного социализма» периода военного коммунизма к нэпу, однако его утешало то, что большевистский строй победоносно выжил, и он гордился алмазной твердостью Советского государства. В своих последних статьях, продиктованных во время тяжелой болезни в декабре 1922 – марте 1923 года, особенно в комментариях к заметкам Н.Н. Суханова, которые побудили его вновь возвратиться к целому ряду вопросов, поставленных Октябрьской революцией[133], Ленин оправдывал большевистскую диктатуру словами, не слишком отличающимися от слов Отто Бауэра и его друзей-австромарксистов.

Рассматривая непосредственно вопрос о том, как продержаться в период экономического упадка, «при… мелком и мельчайшем крестьянском производстве… до тех пор, пока западноевропейские капиталистические страны завершат свое развитие к социализму», и в ожидании, пока созреет революционное движение на Востоке[134], Ленин указывал на необходимость внутреннего, национального разрешения двойной проблемы – отсталости России и изоляции Октябрьской революции. Основным вопросом, как он его видел в текущий момент, был вопрос о пропасти между масштабностью задач, поставленных социалистическими преобразованиями, с одной стороны, и российской «нищетой материальной и нищетой культурной» – с другой. Он верил в способность Советской власти «засыпать эту пропасть», начиная с «переделки» государственного аппарата, в котором действительно «нет уменья управлять»[135]. В полемике с меньшевиками типа Суханова и со всеми «педантами» от марксизма, которые осудили большевистскую революцию, считая, что большевики предпринимают «безрассудное дело насаждения социализма в недостаточно культурной стране»[136], Ленин предлагал новый метод создания «предпосылок цивилизации». При этом он признавал, что «… Россия, стоящая на границе стран цивилизованных и стран, впервые этой войной окончательно втягиваемых в цивилизацию, стран всего Востока, стран внеевропейских, что Россия поэтому могла и должна была явить некоторые своеобразия…»[137]. Таким образом, Ленин указывал на иную историческую последовательность, нежели для «западноевропейских стран»: