Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый - [20]

.

Хотя он и признавал большевистскую революцию как «знаменательное событие огромной важности для пролетариата всех стран», поскольку «впервые в мировой истории социалистическая партия завоевала власть в огромном государстве»[89], он считал, однако, что настойчивые попытки большевиков установить социализм с помощью диктатуры меньшинства в отсталой аграрной России, где отсутствовали какие бы то ни было предпосылки социализма, обречены на провал. Конечно, большевики ожидали, что их революция послужит отправным пунктом социалистической революции в Европе, которая позволит им преодолеть российскую отсталость, но это была «еще не доказанная гипотеза». Нельзя было положиться на крестьян, которые в ходе начатых большевиками аграрных преобразований предпочли следовать курсу ревизиониста Эдуарда Давида – как ехидно замечал Каутский – и расширили свои мелкие земельные участки за счет крупных земельных владений[90].

Однако самый горький его упрек был высказан в адрес большевистской теории и практики «диктатуры пролетариата». Он выносил свой приговор «форме правления», которая «на протяжении целой исторической эпохи» с помощью «голой власти» собиралась разоружать оппозицию, лишая ее права голоса, свободы печати и организации. По Каутскому, Маркс понимал диктатуру пролетариата как такую «политическую ситуацию», в которой пролетариат, представляя большинство населения, руководит обществом на «демократических началах» и прибегает к силе лишь в целях «защиты демократии, а не для ее удушения»[91]. Он утверждал, что диктатура, подобная большевистской и полагающаяся на «всемогущество воли и силы», приведет лишь к гражданской войне или к «апатии и летаргии масс», в то время как социализм требует активного творческого сотрудничества масс и их «экономического самоуправления», что может быть лишь «в условиях абсолютной свободы». Поскольку социализм – не просто разрушение капитализма и его замена государственно-бюрократической организацией производства, диктатура большевиков, по Каутскому, обречена на провал и «обязательно закончится приходом к власти какого-либо Кромвеля или Наполеона»[92]. Однако, несмотря на все это, русскую революцию, считал он, еще можно было спасти, заменить большевистскую диктатуру демократией. Даже в отсталой России Каутский «не мыслил социализма без демократии»[93].

В своих последующих антибольшевистских брошюрах[94] Каутский продолжал противопоставлять друг другу большевистскую демократию и диктатуру, подчеркивая «упразднение демократии» как «первородный грех» последней и находя целый ряд второстепенных огрехов, которые способствовали созданию «самого гнетущего деспотизма, который когда-либо знала Россия»[95]. Он показывал при этом, насколько еще не созрела Россия для социализма и насколько необходимы для социализма подготовка и воспитание масс, равно как и их вождей. Будучи марксистами, замечал Каутский, большевики должны были прекрасно понимать, что они пытаются сделать невозможное, намереваясь совершить «скачок» из феодализма в социалистическое общество[96] и абсолютно не принимая в расчет субъективных факторов и объективных экономических законов.

«В итоге всегда одерживают верх экономические законы. Они равнодушны к характеру политической конституции, будь она абсолютистской, демократической или советской. Любая попытка нарушить эти законы и заменить каноны экономического развития какой-то абстрактной формой, в том числе и диктатурой, независимо от ее конституционной базы, не может изменить конечного результата, который предрешен экономическими условиями, и не может представлять собой ничего, кроме эксперимента, обреченного на провал после того, как он повлечет за собой многочисленные жертвы. С точки зрения марксизма, нет ничего гибельнее поисков политической конституции, не уважающей экономических законов и направленной на то, чтобы гарантировать построение социализма»[97].

Возможно, несправедливо по отношению к Каутскому кончать разговор о нем этим перлом догматической веры, ибо нам хорошо известно, что его критика в адрес большевистской революции и его возмущение «татарским социализмом»[98] были вызваны и вдохновлялись его постоянной борьбой за демократию и человеческое достоинство. Тем не менее это его высказывание хорошо иллюстрирует скудость его марксистской философии, которая в поисках политической основы верности демократии и гуманному социализму не смогла предложить ничего иного, кроме чисто экономического детерминизма.

5. Роза Люксембург: свобода и социализм

В то время как Каутский анализировал большевистскую революцию со всевозрастающей неприязнью, Роза Люксембург, его соперница в левом крыле немецкой социал-демократии, с восторгом встретила ее победу и «с энтузиазмом, но в то же время критически»[99] указывала на ее успехи и самые неприятные стороны ее развития, принимая живое участие во всем. Роза Люксембург, естественно, приветствовала в качестве революционных добродетелей многое из того, что «меньшевик» Каутский клеймил как пороки большевизма, в особенности «решительность, с которой Ленин и товарищи в решающий момент смогли выдвинуть единственный лозунг, зовущий вперед: „Вся власть пролетариату и крестьянству!“, и установили „диктатуру пролетариата в целях построения социализма“. Превратив „конечные цели“ социализма в „непосредственную программу практической политики“, они одновременно спасли русскую революцию и „честь международного социализма“»