Марксизм сегодня. Выпуск первый - [20]

Эта склонность марксизма к пересмотру не только марксистской традиции, но и теории самого Маркса – третья характерная черта его развития после 50-х годов.

Естественно, этот факт сам по себе не является чем-то новым. Дискуссия среди политэкономов-марксистов, разгоревшаяся вновь с необычайной силой начиная с 60-х годов[40], обычно носила оживленный характер, если только ее не душили догмы, навязанные власть предержащими. Попытки модифицировать отдельные части Марксова анализа в различных областях были весьма часты в первое десятилетие нашего века, причем не только в связи с «ревизионизмом» Бернштейна. В самом деле, практика считать марксизм скорее «методом», нежели научной системой, которая, судя по всему, появилась благодаря деятельности первых австромарксистов, была отчасти некой элегантной формой выражения несогласия с тем, о чем Маркс писал с такой любовью. Однако, как уже было отмечено, новизна ситуации, сложившейся начиная с 50-х годов, заключается в том, что аргументация, которая в иные времена привела бы и должна была привести ее сторонников к полному отказу от идей Маркса, считалась теперь определенным шагом вперед по пути оживления, модернизации и укрепления марксизма. Подобная аргументация выдвигалась теперь настойчиво и часто теми, кто заявлял о своей убежденной и восторженной верности Марксу.

Так, в 60-е и 70-е годы появляется все больше и больше марксистов, исключавших из марксизма теорию трудовой стоимости или теорию падения нормы прибыли; отвергавших тезис, согласно которому «не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание» [МЭ: 13, 7], и, следовательно, опровергавших марксистскую точку зрения на «базис» и «надстройку»; находивших все сочинения Маркса, написанные до 1882 года, недостаточно марксистскими; их можно было бы назвать (используя традиционную марксистскую терминологию) философскими идеалистами, а не материалистами, или людьми, отвергающими различие между идеализмом и материализмом, полностью отказывающимися от Энгельса, утверждавшими, что «изучение истории не только в научном, но и в политическом отношении лишено ценности»[41]. Полагаю, что никогда прежде в истории марксизма эти или подобные взгляды – явно противоречащие всему тому, что утверждало большинство марксистов до сих пор, – не высказывались в столь неприкрытой форме и не воспринимались позитивно теми, кто считал себя марксистом.

В задачу историка не входит давать оценку этих ревизий, нередко выглядящих вульгарно, всего того, что до сих пор почти что все школы и направления марксизма считали существенным для теории, хотя история и может с определенной уверенностью утверждать, что многие подобные ревизии вызвали бы резкую реакцию Маркса, чей гнев, как известно, нетрудно было вызвать. Занимая своего рода нейтральную позицию наблюдателя, можно сказать следующее: подобный вызов, брошенный идеям Маркса (не говоря уже об идеях Энгельса и последующих «классиков»), представляет собой самый глубокий из когда-либо имевших место прежде разрывов в преемственности марксистской научной традиции. В то же время этот вызов представляет собой некое усилие – пусть «уклонистское», – направленное на то, чтобы укрепить марксизм путем его обновления и еще большего развития марксистской мысли, и в таком смысле это демонстрирует значительную мощь и привлекательность Марксовой теории в последние десятилетия. Вызов этот указывает также на следующие две вещи: признание необходимости радикального осовременивания марксизма наряду с непрекращающимися поисками возможных ошибок и несоответствий в учении его основателя и в то же время убежденность в том, что теория Маркса в своей совокупности является необходимым руководством для понимания и переделывания мира.

Вне всякого сомнения, настало время позаботиться о том, чтобы хоть отчасти разредить этот густой и запутанный теоретический подлесок, так как одни авторы новых теоретических положений будут развиваться в соответствии с логикой собственных рассуждений и отойдут от марксизма, тогда как другие исчезнут из нашего поля зрения, но зато подвернутся какому-нибудь аспиранту, занятому подбором аргументов для диссертации, или попадут в будущие тома какой-то другой истории марксизма. Возможно также, что снова обнаружится некий консенсус по вопросу о том, чтó в развивающейся теории можно по праву считать происходящим из Марксовой мысли или ей соответствующим, равно как и по более спорному вопросу о том, какие части теории Маркса могут быть отброшены, так чтобы при этом не лишался целостности весь анализ в комплексе. И в подобном случае преемственность Марксовой традиции снова могла бы восстановиться, хотя на этот раз уже не в форме единого «правильного» марксизма, а, скорее всего, благодаря восстановлению граней, в рамках которых и участники дискуссии, и несогласные могли бы с полным основанием утверждать свою духовную связь с Марксом. Но даже и в случае восстановления подобной преемственности то, что можно считать «основными» марксизмами, продолжало бы сосуществовать с тем, что мы назвали бы «маргинальными» марксизмами людей, которые по какой-либо причине будут по-прежнему заявлять, будто их идеи порождены Марксом, хотя анализ духовного родства и обнаруживает несостоятельность их претензий. Претендуя на то, чтобы считаться марксизмами, эти теории оказываются частью истории марксизма, да нам их и не понять вне рамок этой истории, точно так же, как религии и маргинальные или синкретические культы, называющие себя христианскими, входят в историю этой религии, сколь бы далеки они ни были от тех учений, которые составляют общее наследие христианства