Марковцы в боях и походах. 1918–1919 гг. - [10]

При создавшемся положении генералу Алексееву оставалось только это. Ежедневно он менял места своего пребывания, зная, что его разыскивают, но в бездействии не оставался: он отдавал по своей тайной организации распоряжения о продолжении регистрации желающих продолжать борьбу, о подготовке их отправки на Дон, о снабжении их подложными документами, деньгами на проезд и пр. Генерал Алексеев обратился со словесным воззванием ко всем офицерам и юнкерам встать на борьбу за родину. Это воззвание передавалось из уст в уста.

* * *

В Москве восстание большевиков началось несколькими днями позже. Казалось бы, что этих нескольких дней было достаточно, чтобы организовать подавление восстания, собрать нужные силы в помощь двум военным училищам. Но ставленник Керенского подполковник Рябцов, командующий округом, мямлил: он не доверял офицерам, в частности Союзу георгиевских кавалеров. В результате в руках восставших сразу же оказалась вся Москва, кроме двух очагов сопротивления: в районе Кремля – Александровского военного училища с присоединившимися к нему несколькими десятками офицеров, собранными членом Центрального правления Союза георгиевских кавалеров, полковником Дорофеевым, по его личной инициативе, и в Лефортово – Алексеевского военного училища с кадетами трех кадетских корпусов.

Безнадежное положение обороняющихся, не получавших никаких распоряжений, принудило их согласиться на приказ штаба округа «прекратить огонь» и обещание, что все участники будут распущены. 3 ноября были выданы пропуска и все вышли «на свободу», где царила анархия, господство черни и Красной гвардии.

Алексеевская организация в Москве только что начинала свою деятельность, и о ней мало кто знал. Причины: поражающая медлительность в деле и совершеннейшая неспособность к тайной работе.

* * *

В Быховской тюрьме известие о победе большевиков было встречено как нормальное и неизбежное следствие правления страной Временным правительством. Теперь не оставалось делать ничего другого, как собирать силы для открытой борьбы с ними, и генерал Корнилов передал в армию свой зов – на Дон! Но сам он со всеми узниками оставался в тюрьме, зная, что генерал Духонин, с бегством со своего поста г. Керенского ставший фактически Верховным главнокомандующим, предупредит, когда назреет для него непосредственная опасность.

Цель задержки: дать время едущим на Дон более свободно добраться туда, т. к. с момента бегства Корнилова большевики объявят о поимке не только быховцев, но и всех едущих на Дон. А то, что генерал Корнилов и все их противники поедут на Дон, для большевиков не было тайной: там власть атамана и выборного правительства, не признавших власть Совнаркома; атаман Каледин, еще Керенским объявленный «мятежником» – их враг; там – порядок. И еще – у донских казаков есть старое правило: с Дона выдачи нет!

На фронте захват власти большевиками прошел без всяких препятствий. Всю власть по всем инстанциям взяли в свои руки комитеты, очищенные от сторонников продолжения войны и действующие под руководством военно-революционных комитетов.

Через 4 дня Совнарком уже объявил о прекращении войны и о скорой демобилизации армии. Армейская масса стала жить одним: скорее бы по домам.

«Домой» – было и страстной мечтой офицерства. Для него уже не стало цели и смысла оставаться на фронте: его роль низведена была почти к нулю. И, кроме того, оно продолжало испытывать тяжелый моральный гнет со стороны солдатской массы.

Мечта – «быть дома» таила в себе некоторую надежду на долю свободы, хотя и там, в городах и селах, у власти находились те же комитеты и совдепы. Но использование этой доли свободы офицерами понималось по-разному; для одних – как-нибудь устроить свою личную жизнь, все равно в каких условиях и что бы ни стало с Родиной; для других – как возможность быть более осведомленным о судьбе Родины, которая, по их мнению, по их глубокому внутреннему чувству, не может зависеть всецело от большевиков; по их разумению, она зависит и от каждого из них.

Разъединившееся раньше в своих отношениях к Временному правительству офицерство теперь раздробилось и во взгляде и отношениях к власти большевиков: одна часть его примирилась с нею, другая – не примирилась; одна потеряла дух, другая – его сохранила.

Но и сохранившая дух непримиримости часть офицерства не имела полного единодушия: она разделилась на пассивных и активных. Пассивные скрывали свою непримиримость в себе, ничем, разве только в осторожных словах, ее не проявляя, тогда как другие, активные, искали «выхода», искали возможностей спасения Родины, путей к этому. Одни говорили: «Так долго продолжаться не может», и – бездействовали; другие, говоря то же – действовали. Выступала на сцену жизни, как никогда до этого, роль воли, воли каждого в отдельности и воли многих, до воли всего народа включительно, в судьбе Родины.

И в жизненном, огромного значения вопросе о роли воли не нашлось единства ее выявления: одни были ущемленной воли, другие – непреклонной, доброй. Все события, деяния протекают во времени, и вот, когда для людей ущемленной воли – «время терпит», для людей доброй воли – «потеря времени смерти безвозвратной подобна». И это различие отразилось на судьбе родины.