Маркос Рамирес - [60]

С тех пор прошли годы. Оглядываясь назад и размышляя над трудностями, вставшими на моем пути в Институте, я прихожу к заключению, что они были результатом мести со стороны директора, пришедшего в ярость, когда все мои были и небылицы достигли его ушей. Я уверен, что ему насплетничали на меня два его племянника, учившихся вместе со мной в одном классе; конечно, такие россказни здорово уязвили человека, привыкшего к восхищению девочек: он был всегда очень любезен с миловидными, изящными старшеклассницами — и при этом, насколько я помню, без всякой задней мысли. Верно лишь то, что сообразительные приятели этих девушек, играя на слабой струнке директора, частенько получали при их посредничестве доступ на школьные празднества, танцы и экскурсии.

Впрочем, вполне возможно, что враждебность дона Хуанчо ко мне была необоснованным плодом моей необузданной фантазии. Сеньор Сегреда был превосходным директором: он устраивал концерты, даже создал прекрасный женский танцевально-вокальный ансамбль, словом, поднял эстетическое воспитание в Институте на такую высоту, какой трудно было достичь в ту пору другому среднему учебному заведению нашей страны.

* * *

Мне кажется, что и сейчас я переживаю первые дни в средней школе и все еще вижу моих товарищей по классу. Налево — мальчики, направо — девочки; иные из них, маленькие, бледные заморыши, робко жмутся к партам, не отваживаясь бросить хоть один взгляд в сторону мальчиков; другие, высокие, хорошо развитые, веселые и непринужденные, спешат на первом же уроке с нескрываемым любопытством и с немалой долей кокетства тщательно разглядеть своих товарищей по классу. Особенно мне запомнились две кузины Лопес, обе красивые и кокетливые; Лола — темноволосая девушка из Гуанакасте, с яркими пухлыми губками и черными, блестящими глазами, дочь сеньора секретаря — Нидия, оставленная на второй год; Марсела Руис — участница всех хоровых выступлений, организованных директором, скорее миловидная, чем красивая, обладавшая прелестным голосом; она также училась второй год и была дочерью старого преподавателя из выпускных классов.

Только двое мальчиков вынуждены были ходить босиком, как я: мой друг Чус Молина и один паренек из далекого поселка Сан-Антонио — небольшого роста, голубоглазый и с таким ярким, часто вспыхивающим румянцем на молочно-белом лице, что мы с первого же дня окрестили его Клещом. Почти все остальные ребята были местными горожанами, лишь несколько сыновей торговцев, помещиков и сельских богачей приехали сюда из других мест провинции. «Аристократами», как мы в шутку их прозвали, были шестеро: Кортес — сын председателя муниципалитета; Агуэро — рослый мальчишка, в длинных штанах, который на переменах закрывался в уборной, чтобы украдкой затянуться сигаретой; двое ребят из Эредии — родственники директора и, наконец, близнецы Мартинесы — Хосе-Пузан и Родриго-Сморчок, сыновья алахвэльского врача и француженки, умершей после их рождения. От своей матери Родриго-Сморчок унаследовал манеру картавить. «Кагамба! — говорил он. — Чуть вчега не умег, бегая за чегным гогатым быком!»

Однако из всех «аристократов» только один из племянников директора действительно много воображал о себе и держался свысока, за это мы его невзлюбили.

* * *

В Институте я отдался занятиям всей душой; тетради мои были всегда безупречно чистые, с заголовками и подзаголовками, которые я старательно выводил красными чернилами. Радуясь моему усердию, мать ценою неимоверных трудностей и самопожертвования купила мне все нужные учебники и тьму тетрадей.

А когда директору взбрело в голову ввести для учащихся форму, мать пустилась на всевозможные ухищрения и залезла в долги — лишь бы я мог наравне с товарищами блистать в школьном мундире с золотыми пуговицами и лакированным кушаком, в чудесном бело-голубом кепи. В виде премии за мои успехи в школе она наконец купила мне пару башмаков, о которых я так страстно мечтал, — и я еще раз поклялся завоевать первое место в классе, чтобы отблагодарить ее за все заботы и жертвы.

Я считал себя самым способным в классе и чванился тем, что знаю больше всех, включая и второгодников. Я твердо верил в свои способности и знания, и эта самоуверенность помогала мне непринужденно держаться перед учителями. Когда меня вызывали, я всегда отвечал спокойно, без запинок и часто — особенно, когда речь шла о литературе, истории, географии, ботанике и зоологии, — дополнял ответы интересными подробностями, почерпнутыми из множества прочитанных мною книг.

Но я терпеть не мог математику, английский язык, химию, грамматику — словом, все дисциплины, которые требовали напряжения памяти, заучивания наизусть, не оставляя места для разгула моей своевольной фантазии; все же, подавляя врожденное отвращение к сухой материи, как я называл эти предметы, я настойчиво изучал их, стараясь и тут дотянуться по меньшей мере до уровня остальных учащихся.

Вскоре я приобрел славу очень способного ученика и узнал, что некоторые преподаватели неплохо обо мне отзывались; это еще больше укрепило меня в желании завоевать первое место в классе.