Марк Захаров - 'Я - главный самец в львином прайде' - [2]

Потом, не в последнюю очередь с помощью вот такой живой музыки, к нам пошел новый зритель. Мне нравится, когда театр обладает широким спектром захвата. Хочется, чтобы ко мне ходили и театральные гурманы, и самая простая публика, как в шекспировский "Глобус". Знаете, я с очень большим интересом вас читаю, и про последнюю нашу премьеру вы замечательно написали. Но там была такая фраза: "Захаров очень хотел, чтобы его заметили". Так вот я хотел вам сказать...

- Я написала не "чтобы заметили", а "чтобы услышали". По-моему, это естественное желание для человека вообще, а для театрального человека особенно - чтобы его услышали.

- Да, для меня естественное. Я сразу был запрограммирован на театр, который должен собирать много сотен людей, вызывать мощный резонанс.

- Я и не говорю, что это плохо. Я лишь констатирую, что это так. Ведь есть режиссеры запрограммированные. Вот, скажем, Анатолий Васильев открыто говорит: что про меня думает зритель, мне совершенно безразлично. Я-то как раз считаю, что театр, безразличный к зрителю, может оставаться высоким искусством, но театром быть перестает.

- Давным-давно я был на одном немецком фестивале и на городской площади увидел уличную труппу. Мне она понравилась, я постоял, посмотрел. Случилось так, что ночью мы возвращались по этой же площади, и я увидел, что те же самые артисты продолжают работать, хотя зрителей вокруг уже не было. Они работали для себя самих. И меня это очень впечатлило. Так что, я думаю, театр многообразен в своих проявлениях. Важно преуспеть на избранном тобою пути. Вроде бы у меня это стало получаться, хотя, конечно, были спектакли, от которых остались очень кислые воспоминания.

- А именно?

- Да много. От испуга был сделан спектакль "Люди и птицы". Ведь от меня все время ждали, что у нас будет комсомольская тематика. Мы же профильный театр. Чтобы молодогвардейцы были, ну в крайнем случае люди, поехавшие на целину с гитарами. И мне Михаил Шатров как-то сказал: дело плохо, надо ехать на БАМ. А мне и впрямь было интересно посмотреть, что это такое. И вот мы поехали туда с небольшой группой молодых драматургов (в нее, кстати, входил Юра Щекочихин) и сделали на основе увиденного некий спектакль, надеясь улучшить свои отношения с властями. Но в последний момент... Знаете, как про "Ивана Грозного" Эйзенштейна говорили: он хотел поцеловать вождя в одно место, но передумал и укусил. Вот и у нас такое произошло. В результате мы и зрителя оставили в недоумении, и ужасно обидели партийные инстанции. Клевета на БАМ и все такое.

- Вас сильно подкосила история с "Доходным местом"?

- Нет, вы знаете, я молод был и не очень понимал, что на самом деле случилось. А потом довольно быстро после запрещения спектакля меня встретил Олег Ефремов и сказал: не жалей о том, что произошло. О спектакле останется такая память, что она будет лучше, чем сам спектакль. И я ему поверил. Многие мне говорили: давай сделай снова "Доходное место", но я понимал, что время прошло. Как с "Голым королем" в "Современнике" - бессмысленно было его восстанавливать.

- Существуют два способа поведения после такого удара: или ты пускаешься во все тяжкие или, наоборот, начинаешь очень осторожничать. У вас не появилось чувства страха?

- (Немного не поняв вопрос.) А это вообще наша профессиональная болезнь. Надо все время делать шедевры. Когда сделал удачный спектакль, наступает трусость. Боишься, что так, как в прошлый раз, не получится, что не оправдаешь доверия. Надо переступить через это. Уж не помню кто из великих сказал: настоящий художник тот, кто не боится поденщины. Особенно в театре. Театр ведь - жуткая поденщина. Это не стихи писать.

Абдулов был мальчиком, который собирал хлопок в Фергане

- В какие годы, с вашей точки зрения, труппа "Ленкома" была наиболее сильной?

- Я вижу две такие вершины - "Юнона и Авось"... вы знаете, кстати, что Караченцов до сих пор играет Резанова?

- Да, я видела юбилейное, восьмисотое представление. Меня проняло.

- ...и "Три девушки в голубом". После этих спектаклей мы стали догадываться, что что-то значительное у нас получается.

- Вы чувствовали себя собирателем театра - таким, каким был, скажем, Олег Ефремов? Он высматривал хорошего артиста и тут же приглашал его к себе. Сейчас его тактику пытается повторить Табаков. Правда, в новых исторических условиях она уже не очень работает.

- Ну вот вы сами и ответили на свой вопрос. Все хорошо делать в свое время. Но я тоже отвечу. Вы упомянули в начале Георгия Товстоногова. Он свою плеяду что - собирал? Или она сама сформировалась в этом пространстве?

- То есть режиссер должен стать не собирателем, а таким магнитом мощным...

- Примерно так. Скажем, после съемок "Мюнхгаузена" к нам пришел Леонид Броневой и стал истинным украшением труппы. Нельзя сказать, что я кого-то специально переманивал.

- А, скажем, Абдулов откуда взялся? Как вообще происходят подобные встречи?

- Абдулов был мальчиком, который собирал хлопок в Фергане. Жил на окраине империи. Правда, отец у него работал режиссером, и он пошел по театральной линии. Он учился в Москве, и мне сказали, что на 4-м курсе есть хороший парень.