Марк Твен и Америка - [3]

В эти годы у Твена накапливаются уничтожающие суждения о буржуазном образе жизни, буржуазной религии, буржуазной морали, американском буржуазном обществе в целом, которые он заранее предназначает для публикации после своей кончины. Предисловие к своей «Автобиографии» он так и назвал: «Из могилы».

Взгляды и настроения позднего Твена нельзя считать неожиданностью. Они сложились в свете его личного опыта и под влиянием социальных и политических фактов окружавшей его общественной жизни. Однако, чтобы понять драматизм перемен в его взгляде на себя и на жизнь, следует напомнить о некоторых менее известных страницах его биографии.

Женившись, как сказано, после успеха «Простаков за границей» на Оливии Ленгдон, дочери богатого углепромышленника, Твен приобщился таким образом к кругу американской «респектабельной» буржуазии. Родственники-капиталисты помогли молодому писателю сделать первые шаги в непривычной для него роли состоятельного человека; в последующие годы он втянулся в широкий образ жизни, требовавший все возраставших доходов.

Постепенно заработок от книг перестал удовлетворять Твена, и он стал искать предпринимательской деятельности, обещающей крупные барыши. Он основал собственную издательскую фирму, первое время преуспевавшую. Он также вкладывал крупные деньги в некий печатный станок, который предположительно должен был произвести переворот в книжном деле. Однако Твен не имел никаких данных, чтобы стать американским дельцом-бизнесменом.

В его коммерческих планах фантазия и увлечение далеко превышали расчет, и финансовая катастрофа была лишь вопросом времени. В 1893 году разразился один из сильнейших в истории США экономический кризис, сопровождаемый крахом на бирже и массовыми банкротствами. Обанкротилось и издательство Твена. Начинается один из самых мучительных периодов в жизни писателя. В поисках выхода он разработал план кругосветного путешествия с публичными чтениями, чтобы расплатиться с долгами. Твен был уже немолод, путешествие было для него непосильным. Он тяготился вынужденными публичными выступлениями и даже считал их постыдными. Его терзали сомнения, сумеет ли он заработать нужную сумму денег. Твену удалось погасить основную часть долга. Полностью он рассчитался с кредиторами только в 1898 году.

Так кончилась погоня Твена за деньгами, отнявшая у него много сил и здоровья и целые годы омрачавшая его душу тревогой.

В связи с этим нельзя не сказать, что защищенность Твена от капиталистических ядов, которыми была насыщена атмосфера американского буржуазного общества, бесспорно, уменьшилась с того времени, когда женитьба и новые родственные связи приблизили его к кругу имущих классов.

Роль Оливии Ленгдон в жизни Твена и в его писательской деятельности не раз вызывала горячие споры и по сей день сильно нервирует буржуазных биографов Твена. Оливия Ленгдон была воспитана в жестких правилах буржуазно-мещанского вкуса и буржуазно-мещанской морали своего времени. Став госпожой Клеменс, она с полной уверенностью в своей правоте принялась за «перевоспитание» мужа. Бесспорно установлено, что госпожа Клеменс подвергала домашней цензуре произведения Твена, требуя удаления или замены отдельных выражений, мотивов, эпизодов, которые она считала почему-либо нежелательными. Под влиянием жены («Ливи не позволяет... потому что это погубит меня») Твен не публиковал и хранил в течение многих лет под замком рукописи разнообразного содержания, начиная от ранней антирелигиозной сатиры «Путешествие капитана Стормфильда в рай» и кончая антибуржуазными и пессимистическими произведениями более поздних лет.

Следует указать, что настоятельные советы жены поддерживались и другими лицами из окружения Твена, и «проблема госпожи Клеменс» непосредственно соприкасается с более общей проблемой взаимоотношений Твена с буржуазной Америкой.

Боязнь сделать свои критические взгляды на американскую жизнь достоянием широкой гласности и неудовлетворенность в этой связи итогами своего творчества приводят Твена к глубоко тревожащей его мысли, что он как писатель не выполняет свой долг до конца, повинен в приукрашивании действительности, в сокрытии истины.

Эта мысль о своем бездействии и бессилии преследует Твена, и он склоняется к пессимизму; все чаще клеймит человеческий род, говорит, что человек слаб я глуп, что он игрушка в руках злобной судьбы.

«Меня бесконечно поражает, — пишет Твен в скрываемой даже от близких людей записной книжке, — что весь мир не заполнен книгами, которые с презрением высмеивали бы эту жалкую жизнь, бессмысленную вселенную, жестокий и низкий род человеческий, всю эту нелепую, смехотворную канитель... Почему я не пишу эту книгу? Потому что я должен содержать семью. Это единственная причина. Быть может, так рассуждали и все другие».

И еще:

«Человеческий род — сборище трусов, и я не только участвую в этой процессии, но шествую впереди со знаменем в руках».

И еще:

«Только мертвые имеют свободу слова.

Только мертвым позволено говорить правду.

В Америке, как и повсюду, свобода слова для мертвых».

Бывало, что Твен приходил в отчаяние. «Если я не умру еще два года, сказал он однажды своему секретарю Альберту Пейну, — то положу этому конец, покончу с собой»