Марк Алданов - комментатор русской классики - [39]
Стоит отметить, что в едкой рецензии на книгу Книппер-Чеховой Алданов возмущается тем фактом, что опубликованы личные письма писателя. Такая публикация осуждается по нескольким причинам. Первая - этическая: «Читать чужие письма запрещается, по-видимому, только при жизни их авторов»[316]. Вторая - информативная: «Что сказал бы Чехов, творец насыщенной, перенасыщенной художественной прозы, о книге в 400 слишком страниц, в которой ничего нет». Третья - антихудожественная; от писателя Чехова не остаётся и следа: «В устах одного из самых замечательных представителей мировой литературы высокого юмора эти шутки производят странное впечатление»[317]. Четвёртая причина - общее тягостное впечатление: «... главное, чувствуешь, как скучно было Чехову жить... его письма к О.Л. Книппер напоминают дневники Николая II».
Кстати, работу о Толстом Алданов завершает словами персонажа «Трёх сестёр»: «.может быть, “через двести-триста лет” наступит черёд “толстовства”. А дальше? Дальше не загадывал и Вершинин...»[318]. Критик словно надеется, что потребность общества в наследии Толстого появится, но случиться это может так же не скоро, как воплотятся мечты чеховских «лишних людей».
В «Ульмской ночи» собеседник, обозначенный литерой «А», цитирует только что опубликованную книгу «Чехов в воспоминаниях современников» (М., 1952). Смысл этой цитаты - в аргументации мысли, что настоящая русская литература никогда не «говорила красиво», то есть была лишена выспренности стиля: «Чехов сказал: “Ну какой же Леонид Андреев писатель? Это просто помощник присяжного поверенного, которые все ужасно как любят красиво говорить”»[319]. Другой участник диалогов среди примеров разных «бескрайностей и безразмерностей в подлинном искусстве» вслед за поступком Настасьи Филипповны, бросившей в печь сто тысяч рублей, приводит еще одну ситуацию из чеховского сюжета: «И даже у гораздо более трезвого и “европейского” Чехова тоже кто-то сжигает деньги, правда, всего лишь шесть тысяч»[320]. И это тоже становится аргументом невыдуманной безмерности славянской души. В то же время Дюммлер, персонаж алдановского романа «Живи как хочешь», размышляя о психологии русских, относит Чехова к перечню писателей, которые «и в жизни, и в политике никакие не бескрайние, а очень умеренные люди»[321].
В статье «О романе» Алданов приводит различные примеры эпигонства и вспоминает чеховское выражение «Здесь лежит Тригорин. Хороший был писатель, но он писал хуже Тургенева»[322], иронию которого вряд ли оценят во Франции и Англии.
Аллюзии Алданова связаны с такими разными рассказами, как «Унтер Пришибеев», «Дама с собачкой», «Сирена», пьесами - «Три сестры», «Вишневый сад», «Чайка»; они часто соотнесены с сюжетными ситуациями и чеховскими персонажами.
Наконец, стала и общеизвестной фраза Алданова о Чехове, произнесенная в 1956 году в интервью русской службе «Голоса Америки»: «Если бы Чехов дожил до октябрьского переворота. То он, думаю, стал бы эмигрантом и писал бы в наших либеральных изданиях и в западных или занимался бы, оставшись в России, медициной»[323].
Наиболее глубоко об авторе «Дамы с собачкой» Алданов написал в статье «О Чехове»[324], написанной к 95-летию со дня рождения писателя. В своей «табели о рангах» отечественной прозы Алданов отвёл Чехову четвёртое место - за Толстым, Гоголем и Достоевским, - отметив, что и «в рассказах, и в театре он создал свой жанр, свой ритм, свою фразу»[325]. Однако, по его мнению, театральные пьесы Чехова хуже его рассказов, а самая слабая - «Чайка», которая «и в сравнение не идёт с “Дядей Ваней”». Алданова, которого многие нынешние литературоведы относят лишь к беллетристам, авторам исторических романов, как мы помним, когда-то сам Бунин выдвигал кандидатом на Нобелевскую премию. И в этой статье он говорит о близком самому себе: о превратностях судьбы наследия писателя, о метаморфозах в восприятии читателя, каким бы он ни был: профессионалом или неискушенным обывателем, французом или гражданином СССР. Алданов скептически относится к возможностям постижения Чехова иностранным читателем. По его мнению, англичанину и немцу невозможно понять дух и быт рассказов «Палата № 6», «Скучная история», «Архиерей», «Душечка». Ему досадно, что «пустяковая» драматургия Чехова удостаивается сценического воплощения, скромная известность перерастает в мировую славу, а глубоко художественные рассказы остаются непереведенными и непонятыми. Тем не менее, сравнивая Чехова с Толстым, Алданов скажет: «Чехов одновременно и писатель для элиты и для большой публики - это высшая заслуга»[326].
Еще один аспект статьи в том, что у Чехова Алданов отмечает то моральное качество, которое чуть позднее навсегда прикрепится и к нему самому: чистота и деликатность в общении с людьми. Джентльменская обходительность свойственна самому Алданову, поэтому он так ценит ее у Чехова. А еще Алданов видит в Чехове человека с «великим жизнелюбием», «любящим веселиться с людьми», это среди живущих в XX веке стало редким достоинством. Конечно же, Алданову импонирует в Чехове отсутствие всякого мифотворчества и неприятие идеологических догм; характеризуя политические взгляды Чехова, он говорит только об одном - его желании видеть Россию свободной страной: «Помню, до революции известный московский артист, светоч Художественного театра, толковал мне значение общеизвестных мечтательных фраз из чеховских пьес, даже таких, как “через двести-триста лет” или “небо в алмазах”: он “жаждал конституции”»
