Марийский лесоповал: Врачом за колючей проволокой - [4]

Сначала я попал в руки парикмахера, который меня очень быстро подстриг под «котовского». Жаль было расставаться с волосами, отросшими в пересылке, но в этой колонии я был пока «никто» и поэтому не мог рассчитывать на привилегии.

Банщик-инвалид с изуродованной рукой, узнав, что я врач, дал мне кусок мыла побольше и разрешил брать горячую воду без ограничения. Одежду, как положено, сдал на прожарку, надев ее на большое кольцо из толстой проволоки.

После бани я направился в санчасть или, точнее, в амбулаторию, где меня уже ожидала фельдшер Тухватуллина Сафура Ибрагимовна, молодая темно-русая татарочка с характерным тонким и изогнутым носом и слегка раскосыми глазами. Она должна была стать моим непосредственным начальником.

Амбулатория состояла из двух помещений: небольшой прихожей со скамейками и приемной. Приемная была скромно обставлена: стол, стулья, кушетка, шкаф, тумбочки...

Я назвал себя и разделся.

— Я уже знаю о вас,— сказала Тухватуллина, выслушав меня,— но пока еще не поступило распоряжение использовать вас по специальности. Придется вам пока работать на «общих», но, я думаю, это ненадолго.

Барак, в котором меня устроили, ничем не отличался от барака рецидивистов в Казлаге: темное, грязное помещение, двухъярусные сплошные нары, деревянный неровный пол с большими щелями, маленькие оконца и спертый воздух...

Ко мне подошел нарядчик Мамаев — рыжеволосый, веснушчатый мариец с узким лицом, потерявший на фронте ногу. Он был высокого мнения о себе, и, как говорили, пользовался своим положением, чтобы соблазнять доверчивых деревенских девушек.

— Завтра пойдете работать за зоной. Там надо выкопать яму. Утром, перед разводом, получите лопату,— сказал он коротко.

После обеда, часам к шести, прибыли зэки, которые работали за зоной. Одеты они были плохо. Брюки в заплатках или рваные, рубашки грязные, на ногах лапти. Интеллектуальных лиц я почти не встретил. В основном это были местные жители — колхозники и рабочие с небольшими сроками.

Все направились в свои бараки помыться, а затем — в столовую на ужин. Я присоединился к ним. На ужин давали гороховый суп и три ложки пшенной каши. О такой пище зэки говорили: от голода не помрешь, но любить не захочешь.

Незадолго до отбоя я отправился в свой барак. Помещение было окутано едким дымом, как при пожаре. Зэки усердно жгли тряпки, чтобы выкурить полчища комаров, которые устроили себе здесь надежное убежище. Средство это мало помогло, и как только дым рассеялся, они появились вновь, да еще в большем количестве, чем до этого.

Я лег на нары и, чтобы спастись от летающих кровопийцев, накрылся одеялом, которое мне дали в коптерке вместе с матрацем, набитым соломой.

Было очень жарко и душно, и вскоре пришлось откинуть одеяло. Когда погас свет, стало несколько легче. Комары как будто успокоились. Но спать не пришлось. На смену комарам пришли «боевые орды» клопов. Они сыпались с потолка, словно горох, и сотнями бросались на нас.

С клопами я встречался неоднократно, и они меня обычно избегали.

Здесь же, к моему удивлению, они мною не брезговали, и мне пришлось охотиться за ними. На смену одному раздавленному клопу приходили два новых. О сне нечего было и думать. Лишь перед рассветом, утомленный борьбой с насекомыми, я на короткое время заснул.

Меня разбудил надрывный, душераздирающий звук удара по рельсу, означающий подъем. Быстро помылся и направился в столовую. Завтрак был такой: кусок хлеба, жидкий чай и две ложки гороховой каши.

После завтрака мне выдали лопату, и я пошел на развод. Впервые я услышал знаменитую «молитву».

«Заключенные! Конвой предупреждает: не растягиваться, не отставать! Из колонны не выходить! Шаг вправо, шаг влево является нарушением правил и считается попыткой к побегу. Конвой применяет оружие без предупреждения. Ясно?»

— Ясно,— ответил нестройный хор.

Моя работа оказалась далеко не легкой. Вместе с напарником, тщедушным мужиком лет тридцати, в прошлом счетоводом, предстояло выкопать большую яму. А земля оказалась глинистой и постоянно прилипала к лопате, которую приходилось периодически мочить водой. От натуги заболел живот, устали руки.

Землю я копал дня четыре, может быть пять, а затем мне было приказано покрыть крышу одного из домиков дранкой. Эта работа оказалась значительно легче, и на время вполне устраивала меня.

Вскоре, однако, меня вновь перебросили на другую работу, на этот раз на заготовку дров для зоны. Сначала пилил, а затем колол дрова. Женщины не очень любили колоть дрова тяжелым колуном и уступили мне это занятие, предпочитая трудиться двуручной пилой.

В пересылке я отъелся и не страдал отсутствием силы. Бицепсы вновь заметно выделялись, и почти любой чурбан я мог расколоть одним ударом.

Я работал даже с азартом, и заготовка дров вызвала во мне что-то вроде спортивного интереса. Конечно, хотелось также и немного бравировать перед женщинами, особенно молодыми.

Постоянно мучила бессонница. Лето было очень жаркое, и духота в бараке с каждым днем возрастала. Одновременно прибавились комары и клопы, от которых не было спасения. Трудно стало работать, и я невольно вспомнил Таганку, когда меня ежедневно вызывали на допрос и не давали спать. Остальные зэки, видимо, уже «акклиматизировались» и, в отличие от меня, спали крепким сном.