Мария в заповеднике - [8]

— Но это так, к слову… — пропустил мимо ушей Министр. — Меня смущает другое. Только я стыжусь об этом говорить тебе, Калиграфк. Наверное, смешно такое слышать, а тебе и подавно покажется странным…

— Не понимаю, с каких это пор ты стал видеть во мне неженку? — обиделся Прокурор демонстративно.

Министр протянул руки к огню и с минуту грел их в поклоне перед камином. Прокурор выжидал в позе.

— Хорошо, — наконец произнес Стрекоблок. — Только я заранее прошу выслушать меня с пониманием, я не умею объяснить правильно, я не знаю, как все это высказать, не задевая твоей щепетильности, Калиграфк, да, впрочем, и всей вашей партии в ее лучших чувствах…

— В самом деле, ну что ты! — Прокурор сменил позу, польщенный.

— Сердце… — произнес вдруг Министр, отняв руки от огня. — Я повторяю, Калиграфк, это, наверное, смешно звучит, но ты ведь знаешь, это общеизвестно, у людей вашей породы нет сердца.

Прокурор насторожился.

— То есть… не то… — есть, конечно, — поспешно поправился Стрекоблок, — я хочу сказать, само сердце есть… Вот именно, сердце есть, но только оно как бы бесчувственное, что ли… Ты меня правильно понимаешь, Калиграфк? — участливо справился Министр. — Я ничего не хочу сказать плохого лично о твоих душевных качествах, но это общепризнанно, это не я один так говорю, Калиграфк… в общем, все знают, что краймеры… бессердечны. — Министр, наконец, произнес слово, которое с таким трудом подбирал.

Прокурор заметно успокоился.

— Не понимаю тебя, — Шенк, — сказал он почти игриво. — При чем здесь сердечные дела, ведь речь идет не о любви?

— Благодарю, что не понял превратно… Разумеется, не о любви, Калиграфк! Но я же еще не кончил! Бессердечны — сказал я, и мы понимаем, что это только метафора, но ведь она что-то значит? Ведь не может такое общее мнение быть безосновательным? Нет-нет, Калиграфк, я вовсе не хочу сказать, что среди вашего типа людей не встретишь личностей задушевных и даже жалостливых — в общем, сердечных, что называется. Но, Калиграфк, ты должен согласиться, это специфическая жалостливость и специфическая сердечность, и я боюсь — даже если вам удастся наиболее тщательно выбрать самого мягкосердечного жениха из вашей среды — все равно способности его могут оказаться слишком неудовлетворительными для должного завершения священного Обряда…

— Но, Шенк! — в тревоге воспротивился Прокурор. — Ты ведь знаешь, ничего не стоит помочь жениху другими средствами до конца исполнить этот долг перед Империей!

— Я-то знаю, господин Прокурор, — с ударением на должностную принадлежность Калиграфка к закону и праву возразил Шенк Стрекоблок, — других средств много, и даже мастерство исполнения у вас обычно на хорошем цирковом уровне… чтобы, например, разыграть драму на охоте, — не преминул съязвить он. — Но хватит ли у вас таланта, чтобы обслужить священный для всех подданных Обряд Оплодотворения Матери Будущего Наследника, когда будет присутствовать и наблюдать вся свита, весь кабинет министров, представители общественности, пресса Империи? Ты понимаешь, что произойдет, если в Священной Смерти Жениха гости заподозрят фальшь? Ты ведь знаешь, Калиграфк, как заканчивались в истории все эти попытки искусственного умерщвления производителя! В лучшем случае — лишалась сана Матери Будущего Наследника сама невеста, а родившийся через девять месяцев ребёнок немедленно зачислялся в свиту и, таким образом, навсегда лишался Достоинств Простолюдина, и не мог уже претендовать на отцовство в следующем правлении.

— По-моему, не велика честь умереть во время оплодотворения невесты, — заметил на это Калиграфк. — Но каким бы вычурным ни был наш национальный идиотизм, Шенк, это дает нам власть.

— Мы ее потеряем немедленно, — повторил Министр упрямо, — если в священной смерти Жениха заподозрят фальшь. Нет! Жених должен умереть во время оплодотворения, у всех на виду, как положено — от сердечной недостаточности! Вот я и боюсь, Калиграфк, сможете ли вы найти в своей партии такого надежного сердечника, — сказал Министр, — если даже среди обычных простолюдинов они встречаются не часто…

— Да, действительно, члены нашей партии несколько бессердечней, чем обычные простолюдины. Но Отцом Наследника теперь должен стать краймер! Я все сказал! Это веление времени — ничего не поделаешь! Приходится только признать, что далеко не всегда так уж удобна наша национальная самобытность. Да и Обряд этот, честное слово, какой-то он немного языческий! В странах Большого Конгресса относятся к нему не иначе как к дикарскому и совершенно уже не понимают смысла его. Может быть, мы пригласим на Обряд этих твоих тупых иностранцев, этих двуногих варваров, пускай вкусят эстетической радости от нашей глубокой древности, и тогда, может быть, они станут понимать немного в нашей уникальной государственности?

Министр оживился.

— Правильно, Калиграфк, я и сам об этом уже думал. Пускай посмотрят, пускай прикоснутся к нашей истории, и, может быть, Большой Конгресс станет сговорчивей, и весь этот дикарский мир, вся эта так называемая Цивилизация оценит, наконец, нашу великую культуру, и тогда мы опять сможем показать всему миру…