Мария - [32]
– Но разве ты не видишь, что если я все ей открою, то тем самым как бы дам обещание, которое, к несчастью, могу и не выполнить? Ведь в случае повторения болезни твой отец воспротивится вашему браку, и я вынуждена буду согласиться с ним.
– Она это понимает. Никогда не захочет она быть моей женой, если болезнь повторится. Но неужто вы забыли, что сказал врач?
– Что ж, поступай как знаешь.
– Слышите ее голос? Они идут сюда. Позаботьтесь, чтобы Эмма случайно не заглянула в молельню.
Мария вошла, разрумянившись и все еще смеясь после болтовни с Эммой. Легкими, почти детскими шагами пробежала она через рукодельную и, уже открыв дверь в свою комнату, заметила маму.
– Ах! – воскликнула она. – Вы здесь! – и, подойдя к ней, спросила: – А почему вы такая бледная? У вас голова болит? Попробуйте искупаться… вам сразу станет лучше…
– Нет, нет. Я хорошо себя чувствую. Я ждала тебя, чтобы поговорить с глазу на глаз. Речь идет об очень серьезном деле; боюсь, оно будет тебе неприятно.
Мария впилась в маму блестящими глазами и, побледнев, спросила:
– О чем?… Что случилось?…
– Садись сюда, – сказала мама, указав на скамеечку у своих ног.
Мария села, тщетно пытаясь улыбнуться. Серьезное выражение сделало ее лицо еще очаровательней.
– Говорите же, – сказала она и, стараясь успокоиться, провела обеими руками по лбу и поправила черепаховый с золотом гребень, который поддерживал волосы, блестящим толстым жгутом обвивавшие ее голову.
– Я буду говорить с тобой так, как говорила бы в подобном случае с Эммой.
– Да, сеньора, я слушаю.
– Папа поручил сказать тебе… что сеньор де М. просит твоей руки для своего сына Карлоса…
– Как! – воскликнула Мария в испуге. Она хотела было вскочить, но снова упала на скамеечку, закрыла лицо руками, и я услышал ее рыдания.
– Что я должна ответить ему, Мария?
– И он велел вам сказать мне об этом? – задыхаясь, спросила девушка.
– Да, доченька, его долг был сообщить тебе о предложении.
– Но вы зачем это мне сказали?
– А что же я еще могла сделать?
– Ах, ответьте ему, что я не… что я не могу… не…
Помолчав, она подняла глаза на маму, которая тоже не удержалась от слез, и спросила:
– И все это знали, да? Все хотели, чтобы вы мне сказали об этом?
– Да, знали все, кроме Эммы.
– Все, кроме нее… Боже мой! Боже! – прошептала она и, спрятав лицо в скрещенных руках, опустила голову маме на колени.
Когда она открыла бледное лицо, по нему струились слезы.
– Хорошо, – сказала она, – вы исполнили поручение. Теперь я все знаю.
– Но, Мария, – мягко прервала ее мама. – Неужели это такое уж несчастье, что Карлос хочет быть твоим мужем? Неужели…
– Умоляю вас, я не хочу… мне не надо ничего больше знать. Так, значит, никто не отговаривал вас передать мне это предложение?… Все, все согласились! Что ж, тогда я скажу, – продолжала она твердым, несмотря на слезы голосом, – скажу, что скорее умру, чем произнесу: да, Разве не знает этот сеньор, что я больна той же болезнью от которой умерла моя мать еще совсем молодой?… Ах! Что же мне теперь делать без нее?
– А я разве не с тобой? Разве не люблю тебя от всей души?…
Моя мать оказалась не такой сильной, как думала.
По щекам моим лились слезы и горячими каплями падали на руки, которыми я сжимал ручку скрывающей меня двери.
– Зачем же тогда вы передаете мне это предложение? – возразила Мария.
– Затем, чтобы слово «нет» произнесли твои собственные уста, хотя такого ответа я и ждала.
– И только вы предполагали такой ответ, только вы?
– Возможно, и еще один человек. Если бы ты знала, какое горе, какую тревогу испытывал тот, кого ты винишь сейчас!..
– Папа? – спросила она, чуть порозовев.
– Нет, Эфраин.
Мария чуть слышно вскрикнула и уронила голову маме на колени. Мама уже готова была позвать меня, когда Мария медленно выпрямилась, встала и сказала с посветлевшим лицом, поправляя волосы дрожащими руками.
– Нехорошо было так плакать, правда? Я подумала…
– Успокойся, вытри слезы: я хочу снова видеть тебя веселой. Ты должна оценить его рыцарское поведение.
– Да, сеньора. Не говорите ему, что я плакала, ладно? – попросила Мария, вытирая слезы маминым платком.
– Разве не прав был Эфраин, согласившись, чтобы я тебе обо всем рассказала?
– Да… пожалуй, прав…
– Ты говоришь не очень уверенно… Отец поставил ему условие, хотя нужды в этом не было, предоставить тебе свободу решения.
– Условие? Зачем же?
– Он потребовал, чтобы Эфраин никогда не говорил тебе, что мы знаем о ваших отношениях и одобряем их.
При этих словах лицо Марии окрасил нежный румянец, и оно стало похоже на розу, обрызганную росой, как те, что срывала она для меня по утрам. Мария опустила глаза.
– Почему он этого потребовал? – сказала она наконец едва слышно. – Может быть, это моя вина… я дурно вела себя?…
– Нет, доченька, просто папа думал, что при твоей болезни необходима осторожность…
– Осторожность? Разве я не выздоровела? Вы боитесь, что я опять заболею? Неужели Эфраин может причинить мне вред?
– Думаю, это невозможно… он так любит тебя, пожалуй, даже больше, чем ты его.
Мария отрицательно покачала головой, будто отвечая на свои мысли, а потом, встряхнув ею, как делала ребенком, отгоняя какое-нибудь страшное воспоминание, спросила:
