Мария - [16]

Гонимый глубокой печалью, я часами скитался по самым диким местам, а бедный пес безуспешно пытался поспать, свернувшись клубком на палой листве, – его сразу же прогоняли муравьи, оводы и москиты. Когда старому другу, несмотря на все его немощи, надоедало безделие и молчание, он садился рядом и, положив голову ко мне на колено, смотрел на меня преданными глазами, потом отбегал подальше и в ожидании останавливался на идущей к дому тропинке; если же ему удавалось увлечь меня за собой, то в своем усердии он забывался до того, что начинал прыгать от радости, и эти щенячьи восторги, принимая во внимание обычную его сдержанность и старческую важность, выглядели не очень-то достойно.

Однажды утром, когда я еще лежал в постели, мама вошла ко мне в комнату и, присев у изголовья, сказала:

– Это невозможно: больше так жить нельзя, я не согласна.

Я хранил молчание, и она заговорила снова:

– Ты делаешь не то, чего требовал от тебя отец, а гораздо больше. Твое поведение – жестокость по отношению к нам и еще большая жестокость по отношению к Марии. Она была уверена, что все твои прогулки ведут в дом Луисы, где тебя так любят; но вчера вечером приходил Браулио и сказал, что они тебя уже пять дней не видели. Чем же вызвана такая глубокая печаль? Неужели ты не можешь победить ее хотя бы на недолгие дни жизни в кругу семьи? Почему ты все время стремишься к одиночеству, как будто тебе наскучило быть с нами?

Глаза ее были полны слез.

– Мария должна решать совершенно свободно, – отвечал я, – принять или отвергнуть судьбу, которую предлагает ей Карлос. А я как друг не должен лишать его вполне обоснованных надежд на согласие.

Так я невольно выдал невыносимую муку, которая терзала меня с того памятного вечера, когда я узнал о предложении сеньора де M. Ничто не пугало меня так, как это предложение: ни мрачные предсказания доктора о болезни Марии, ни неизбежная разлука на несколько лет.

– Да как ты мог вообразить такое? – в изумлении спросила мама. – Она и видела твоего друга едва ли два раза. Да, именно так, один раз он был у нас несколько часов, а другой – мы ездили в гости к ним.

– Но, мама, много ли времени осталось, чтобы подтвердить или опровергнуть мои предположения? Мне кажется, лучше подождать.

– Ты неправ и раскаешься в этом. Мария лучше владеет собой, чем ты; из гордости и чувства долга она скрывает, как измучена твоим поведением. Я не верю своим ушам, твои слова меня поражают. А я-то хотела обрадовать тебя, передав, что сказал нам вчера на прощание доктор Майн!

– Расскажите, мама, расскажите, – взмолился я, вскочив с постели.

– К чему же теперь?

– Она не останется… не останется для меня навсегда только сестрой?

– Поздно же ты подумал об этом. Может ли мужчина, если он порядочный человек, поступать так, как ты? Нет, нет… мой сын так поступать не должен… Твоя сестра! И это ты говоришь тому, кто знает тебя лучше, чем ты сам! Твоя сестра! Да она любила тебя, еще когда я обоих вас укачивала на коленях! И ты только сейчас это понял? Сейчас, когда я пришла поговорить с тобой, испугавшись страданий, которые бедняжка тщетно старается скрыть от меня.

– Я не хочу навлекать на себя ваше осуждение. Скажите, что мне делать, как исправить все, чем вы недовольны?

– А вот как. Хочешь ли ты, чтобы я любила Марию не меньше, чем тебя?

– Да, сеньора. И ведь так оно и есть, не правда ли?

– Так было бы, даже если бы я не помнила, что у нее нет другой матери, кроме меня, не помнила заветов Саломона, который счел меня достойной своего доверия, Мария заслуживает моей любви и любит тебя. Доктор уверен, что у Марии не та болезнь, которой страдала Сара.

– Он так сказал?

– Да, и твой отец, успокоившись, сам пожелал, чтобы я тебе об этом сообщила.

– Значит, я снова могу относиться к ней так же, как раньше? – спросил я, не помня себя.

– Почти…

– О, она простит меня! Правда? И доктор сказал – никакой опасности нет? Необходимо, чтобы и Карлос знал об этом.

Мама, прежде чем ответить, посмотрела на меня с удивлением.

– Зачем же это скрывать? Мне остается еще сказать, что ты, по-моему, должен сделать до визита сеньоров де М., они собираются к нам завтра. Скажи сегодня Марии… Впрочем, как можешь ты объяснить ей свое отчуждение, не нарушая приказа отца? И даже если бы ты мог рассказать о его требовании, тебе не удалось бы оправдаться, ведь все глупости, которые ты натворил за последние дни, вызваны другой причиной, а о ней тебе не позволит заговорить гордость и чувство такта. Вот к чему все ото привело: придется мне объявить Марии истинные причины твоей печали.

– Но если вы это сделаете, если она узнает, как легко я поддался собственному воображению, что подумает она обо мне?

– Что бы ни подумала, еще хуже 'будет, если она сочтет тебя ветреником.

– Пожалуй, вы правы, но, умоляю, не рассказывайте ничего Марии о пашем разговоре. Я совершил ошибку, oт которой страдал, может быть, еще больше, чем она, и саза должен исправить ее; обещаю вам, что исправлю. Дайте мне еще два дня, и я все сделаю.

– Хорошо, – сказала мама и поднялась, собираясь уходить. – Ты куда-нибудь едешь сегодня?

– Да, мама.

– Куда же?