Марион и косой король - [8]

И тут случилось что-то ужасное.

Женевьева остановилась у прилавка, где смуглый иноземец продавал засахаренные апельсины. Женевьева смотрела на них, размышляя, не дорого ли будет и не лучше ли подать на десерт тарелку вишен. А рядом стояла молодая нарядная горожанка ивыбирала плод покрупнее, то на один, то на другой показывая тонким пальцем.

В это время к ней подошла и стала сбоку какая-то женщина. Марион и не обратила бы на нее внимания, если бы не странное выражение ее лица. Глаза настороженно бегали по сторонам, тонкие губы были напряженно растянуты, обнажая оскал неровных зубов. И вдруг в опущенной руке этой женщины блеснул маленький нож и мгновенно перерезал шнурки, на которых свисал с пояса горожанки шелковый, украшенный золочеными пуговицами кошелек. С кошельком в руках женщина отошла небрежно.

Но горожанка, собираясь расплатиться, хватилась пропажи и не своим голосом завопила:

— Держите вора!

Женщина с невинным видом разжала пальцы, уронила кошель и попыталась смешаться с толпой прохожих. Но ее уже заметили. Грубые руки схватили за ворот платья, пронзительные голоса звали стражу. Женщина отбивалась и кричала, но ее уволокли. Горожанка ползала по уличной грязи, отыскивая свой кошелек, и какие-то парни, смеясь, помогали ей искать, но кошелек исчез.

Марион несмело спросила:

— Что сделают с этой женщиной?

— Что заслужила, то и получит, — ответила Женевьева. — Таких негодяек надо сразу убивать. Но сперва ее будут судить, и если она не в первый раз попалась, тогда уж ее закопают заживо.

— Заживо? — спросила Марион. Сердце сжалось от ужаса и жалости.

— И очень просто, — сказала Женевьева. — Что ты стоишь, как соляной столп, и уставилась на меня? Поторапливайся, мне еще обед готовить.

Вечером Марион все рассказала Марго. Та молчаливо и хмуро выслушала ее, а потом, глубоко вздохнув, заговорила:

— Так уж устроен мир. За все приходится платить. Господа платят деньгами, бедняки — жизнью. А нам, служанкам, нечем платить, кроме нашей молодой силы. Силы истощатся, выкинут нас на улицу. Видала нищих у дверей кухни?

И, передразнивая суровый голос Женевьевы, гордо выпрямившись, проговорила:

— Ешь хлеб…

И тотчас униженно согнулась, дребезжащим голоском бедной старухи спросила, оглядываясь:

— Боже, кто меня зовет?..

И снова голосом Женевьевы:

— Иди сюда, очисть эту миску. А то другие придут, всё съедят…

Горько усмехнувшись, Марго пояснила:

— Видала? Вот то же и с нами будет… — Но тотчас встряхнула головой, засмеялась и добавила: —Но кто умней, все возьмет и ничего не заплатит! — И вдруг увидела, что Марион плачет, судорожно всхлипывая и утирая нос рукой. — Дурочка, что с тобой, чего ты ревешь?

— Мне жалко эту женщину, — прошептала Марион.

Но Марго не могла понять, о какой это женщине Марион плачет.

— Эту, которую закопают заживо.

До чего же это было смешно и глупо! Но Марго удержалась, не стала смеяться, а сказала так:

— Сразу видать, что ты из деревни. У вас там и украсть нечего. А у нас в Париже — город большой, и всего, много, и всяких людей полным-полно. И уж если кто попадется, то его казнят. Бросают в котел с кипящим маслом, или повесят, или отрубят голову, или даже четвертуют, а что от его тела останется, выставят в клетках на холме Монфокон. И на это очень интересно смотреть. Мурашки по спине, а оторваться нельзя. Вот ты привыкнешь и тоже будешь бегать смотреть. Это так любопытно.

Но Марион закрыла лицо ладонями, заткнула уши и плакала не переставая. Марго отвела ее руки и сказала:

— Ты меня слушай, я умней тебя. Все это оттого, что ты устала и тебе надо развлечься. Я тебе скажу: если бы мне самой не случалось иной раз повеселиться, давно бы мое терпение лопнуло и утопилась бы я в Сене. До чего мне опротивело целые дни убирать, подавать, приносить, уносить, причесывать дуру-хозяйку и еще говорить, какая она красавица! Это она-то! Ну, перестань, утрись, засмейся! — И затормошила, защекотала Марион, зашептала ей на ухо: — Пойдем танцевать со мной?

Глава пятая ТАНЕЦ

— Мы пойдем с тобой, — шептала Марго, — в такое место, где, прямо скажу, радость и веселье. Но только ты немножко потерпи, ни о чем не спрашивай, сиди тихонечко, притаись, как мышка в норке. Надо нам дождаться, пока все угомонятся. И я погашу свечу, чтобы не было света под дверью, когда эта жердь Женевьева пройдет мимо.

В темноте сидели они на тюфяке, прижавшись друг к другу, слушали звуки засыпающего дома.

Тяжело стукнула деревянная ставня, которой Клод Бекэгю закрывал лавку на ночь. Хозяин бродил из залы в комнаты, проверяя, заперты ли окна и двери, и что-то невнятно бубнил, читая на ночь наставления супруге. Лестница заскрипела под ногами Женевьевы. Она остановилась возле чуланчика, и ее накрахмаленный чепец зашуршал, когда она приложила ухо к двери, прислушалась, спят ли служанки.

Марго громко захрапела, присвистывая: «А-хрр-фыо-у!»

Женевьева, успокоенная, прошла в свою каморку.

— Еще немного подождем, — шепнула Марго. — Теперь уже недолго, и все заснут.

Когда все в доме замерло, Марго поднялась, зажгла свечу и открыла свой сундучок.

После той первой ночи, когда Марион смотрела, как Марго надевает шуршащее платье, это видение ни разу не повторялось, и она решила, что это сон, и вскоре о нем забыла. Но теперь, наяву, Марго, присев на корточки перед сундучком, вынимала оттуда платье, пояс и остроносые башмачки.