Марион и косой король - [11]

Клод Бекэгю вызвался найти хорошего мастера и, часу не прошло, привел его и представил:

— Мастер Ришар — знаменитый портной, шьет мужское, женское и детское платье.

Мастер Ришар был не слишком молод — темные, изящно завитые волосы были обильно затканы серебряными нитями седины. Манеры у него были самые изящные. Такому можно было доверить дорогое сукно.

Узнав, что придется шить зимний плащ, он любезно сказал:

— Это пустяки, здесь нечего делать.

— Сколько вы возьмете за работу? — спросила хозяйка.

— Сударыня, это пустяки. Вы заплатите мне, сколько найдете нужным, и я буду доволен.

В зале — там было всего светлей — положили на козлы широкую доску, мастер Ришар взобрался на нее, сел, скрестив ноги, и принялся за работу. Но тут выяснилось, что хозяйке тоже не мешало бы сшить новое платье.

— Я хотела бы модное платье, — объяснила она. — Большой вырез, узкий и длинный отложной воротник и рукава узенькие-узенькие, чтобы закрывали запястье.

— Это, значит, по бургундской моде? — проговорил мастер Ришар и язвительно улыбнулся. — Если уж вам так полюбились бургундцы…

Хозяйка растерянно посмотрела на него, челюсть у нее отвисла, и она в страхе едва проговорила, будто лягушка проквакала:

— Как? Как?

— Мне-то все равно, — насмешливо говорил мастер. — Могу сшить, какое вам желательно, мые за это неприятностей не будет. Но мой вам совет: сшить платье попроще. Круглая юбка, закрытый лиф и рукава пошире, чтобы вы могли закатывать их по локоть, когда будете месить тесто.

— Я этим не занимаюсь, у меня есть кухарка, — обиженно возразила она и, немного помолчав, добавила: — Подождите кроить, я подумаю.

Вот она ушла к себе в комнату, села в кресло, сложила руки на животе и принялась думать. Но, сколько ни морщила лоб, ничего не придумывалось, потому что она была совсем непривычная к этому занятию, а в голову лезли, боже мой, все такие непрошеные, неприятные мысли.

С тех пор как в конце прошлой зимы арманьяки закрыли и замуровали ворота перед носом бургундского герцога, парижане дрожали от страха под тяжелым арманьякским сапогом. Малая неосторожность могла обернуться большой неприятностью. Четыре тысячи женщин нацепили на грудь знаки отличия арманьяков, а уже мужчинам, которые носили их, и числа не было. Многие надели белые плащи — а белый цвет был цвет арманьяков — и говорили, что только они и есть настоящие добрые католики, верноподданные истинного короля. И велика была смелость тех, кто решался пойти в церковь, или на праздник, или даже в гости, не повязав белый шарф.

Многих изгнали из города и некоторых даже казнили, и только на днях, в четверг, тринадцатого сентября, какой-то молодой человек сорвал белый шарф, повязанный на статуе святого Евстахия, и разорвал его в клочья. И за это ему отрубили кисти рук на мосту перед церковью Евстахия и навсегда изгнали из Парижа.

И супруга бакалейщика все это знала и всему ужасалась, но ей так хотелось бургундское платье…

«Боже мой, — думала она. — Что же мне делать? А вдруг я выйду в этом платье на улицу, и люди подумают, что мы держим сторону бургундцев? И моего супруга за это выгонят из Парижа, и все товары в нашей лавке заберут, и я останусь нищая, и, может быть, меня тоже вышлют, и вдруг не куда-нибудь, а насильно переселят на юг, в Орлеан. И это ужасное бесчестие для порядочной женщины, потому что в Орлеан выселяют всяких негодниц. Что мне делать? Что мне делать?»

В полном смятении чувств она спустилась в лавку — спросить совета у мужа — и еще с самого порога проговорила с мольбой:

— Как мне хочется бургундское платье!

— Это еще что, за глупости? — спросил Кюгра.

— Почему же глупости? Бургундская мода самая пышная и благородная, и все дамы во всех странах…

— Ты супруга честного лавочника, а не дама, — прервал он. — И следует тебе одеваться по своему состоянию. К тому же бургундцы — враги нашего короля, у нас с ними война, и все ужасно подорожало.

— Не могу я понять, — воскликнула она, — зачем это мы воюем, когда от этого одни неприятности и огорчения!

— Уж не знаю, как тебе объяснить, чтобы ты поняла. Ведь женский ум так мал, что мог бы уместиться в зернышке перца. Одним словом, оттого наша страна в огне междоусобной войны, что в этом заключена для многих большая выгода.

— Какая же это выгода, если все подорожало?

— Уж не знаю, как тебе объяснить? — повторил Кюгра. — Что одним погибель и разорение, то другим праздник. Смотри, вот я кладу гири на одну чашку весов, она опускается, а другая взлетает вверх. И чем большая тяжесть ложится на пас, тем выше вздымается слава и богатство королей и герцогов и тех, кто с ними. Английский король считает, что по праву наследства наша Франция должна принадлежать ему. А бургундский герцог — его друг и союзник.

— Боже мой! — воскликнула она. — С чего бы ему дружить с англичанами?

— Надо тебе знать, что бургундский герцог владеет многими землями, и в том числе Фландрией. А Фландрия — страна сукноделов, и делают это сукно из английской шерсти, а готовые сукна продают в Англию. И когда английский король запретил вывоз английской шерсти и ввоз иностранных сукон, это грозило Фландрии полным разорением, и она тотчас заключила с ним союз. И могущественный бургундский герцог, хоть он и дядя нашего короля, сперва завел тайные переговоры, а теперь уже открыто изменил Франции. Брат короля, герцог Орлеанский, и его родственники, графы Арманьяк, борются с ним, так что поочередно захватывают они власть, а между тем англичане забирают у нас одну область за другой. И, по правде сказать, и бургундцы, и арманьяки, и англичане — все они одинаковые разбойники и грабители. Дороги небезопасны, и от этого страдает торговля. Поля не возделаны, и потому все дорого. Но не следует забывать, что сейчас Париж под властью арманьяков, и потому следует нам сидеть тихонько, не роптать и ничем не раздражать их. Ты поняла?