Марина Мнишек - [128]
Руководители земского ополчения Кузьма Минин и князь Дмитрий Михайлович Пожарский продолжали действовать. Они обращались по городам, снова отрекаясь от всех претендентов, особенно от «Маринки и сына ея» [467]. Теперь они могли опереться на новую, адресованную им грамоту из Троице-Сергиева монастыря, присланную в апреле 1612 года. Троицкий архимандрит Дионисий и келарь Авраамий Палицын осуждали «казачий завод» с присягой псковскому Вору и объясняли, что «боярин князь Дмитрей Тимофеевич и дворяне и дети боярские целовали (крест. – В. К.) неволею, и нынеча он князь Дмитрей у тех воровских заводцов живет в великом утеснении, а радеет соединенья с вами». Все силы ополчения в троицкой грамоте предлагалось собрать «во едино место», и «стаду» ждать своего «пастыря», то есть нового, избранного царя. Служилые люди, собравшиеся в ополчении, должны были еще раз задуматься: «Какое ныне разорение в Московском государьстве и во всех окрестных странах Росийского государьства без государя царя учинилося? Где святыя Божии церкви, где Божия чудныя образы, где иноки многолетными сединами цветущия и инокини добродетелми украшены, не все ли до конца разорены и обруганы злым обруганием? Где народ общий христьянской, не все ли лютыми горкими смертми скончашася? Где множество безчисленное во градех и в селех работные чади крестьянства, не все ли без пастыря без милости пострадаша и в плен разведены быша… Бога ради, государи, положите подвиг свой во едино избранное место, на благоизбранной земской совет» [468]. Такой призыв никого не мог оставить равнодушным.
Центром дальнейшего сбора земских сил стал Ярославль, стоявший на перекрестке северных и волжских торговых путей и бывший одним из центров так называемого Замосковного края. Передовые отряды нижегородского ополчения вынуждены были подойти туда еще в конце марта 1612 года, чтобы предотвратить захват этого города казаками Ивана Заруцкого. В ополчении теперь были едины в оценке предшествующих событий, считая их наказанием «за умножение грехов всего православного крестьянства». В первой окружной грамоте 7 апреля 1612 года о приходе ополчения в Ярославль и созыве земского «Совета всея земли» напоминали о том, что «из-под Москвы князь Дмитрей Трубецкой да Иван Заруцкий, и атаманы и казаки, к нам и по всем городом писали, за своими руками, что они целовали крест на том, что им без совету всей земли государя не выбирати, а вору, который ныне во Пскове, и Марине и сыну ее не служите». Значит, казаки не просто присягнули «вору Сидорку», а нарушили прежнее крестное целование. «Как сатана омрачи очи их! – восклицали представители «всей земли», – при них Колужской их царь убит и безглавен лежал всем на видение шесть недель» [469]. То же неприятие псковского Вора и «Маринки и ее сына» стольник князь Дмитрий Михайлович Пожарский подтверждал и в переговорах с Новгородом (точнее, с «Новгородским государством», оказавшимся в это время под шведским протекторатом) [470].
Четыре месяца нижегородское ополчение простояло в Ярославле, продолжая собирать силы и снаряжать ополчение всем необходимым для будущей осады столицы. Нижегородский «совет», превратившийся за это время в общеземское правительство – «Совет всея земли», сумел организовать свои приказы по управлению государством, раздавал поместья, верстал в службу новиков.
Стоявшие под Москвой силы пытались в это время взять город «измором». Сделать это было нетрудно, так как голодное время там наступило уже во второй половине 1611 года. Тогда бояре в Москве умоляли короля Сигизмунда III прислать новых воинских людей, потому что «нам верным вашим подданным и рыцерству польскому и литовскому в Москве в осаде долго сидети будет трудно и нужно, и в своих и в конских кормех недостаток и голод великой» [471]. Но и они не могли представить себе, что ждет их впереди. Впоследствии пережившие московскую осаду писали о самых страшных вещах, до которых доходило дело в Москве, в том числе даже о людоедстве. Как вспоминал Иосиф Будило, им приходилось употреблять в пищу котов и псов, «смаковать» шкуры и ремни, жилы от луков, траву, сено, в общем, все, что мог принять желудок. (Щадя читателей, умолчим о некоторых подробностях позорной трапезы московского гарнизона [472].) Архиепископ Арсений Елассонский тоже сообщал, что «все русские и поляки, находящиеся в Москве, гибли, многие от голода, некоторые ели не только мясо коней, но и собак, и кошек, и мышей, и мясо людей» [473].
Осаждавшие Москву отряды ополченцев уверяли поляков, что им неоткуда ждать помощи. Николай Мархоцкий запомнил издевательские слова москвитян: «Идет к вам литовский гетман с большими силами: а всего-то идет с ним пятьсот человек». «Они уже знали о пане Ходкевиче, который был еще где-то далеко, – продолжает Мархоцкий. – И добавляли: “Больше и не ждите – это вся литва вышла, уже и конец Польши идет, а припасов вам не везет; одни кишки остались”. Так они говорили потому, что в том войске были ротмистры пан Кишка и пан Конецпольский»
