Марина Цветаева. Твоя неласковая ласточка - [42]

), сердечно и возвышенно говорит о поэзии Кузмина.

Вячеслав Иванов издает книгу «Эрос» (1907), а затем «Соr ardens»[21] (1911–1912), в которых недвусмысленно говорится о премногих прихотях Эрота, в том числе о любовной связке трех лиц, и одно из них в реальности — то Сергей Городецкий, то Маргарита Сабашникова, разрывная драма Волошина.

Портрет Блока кисти Константина Сомова — сияние тончайшего эротизма. Сомов же сделал фронтиспис к «Соr ardens». Художническое содружество «Мир искусств» пропитано колористикой любовной изысканности, равно античной и куртуазной.

Сергей Дягилев разворачивает свою могучую деятельность, интимные предпочтения сделав публичными.

Зинаида Гиппиус и София Парнок в качестве литкритиков пользуются мужскими псевдонимами, тем самым утверждая не однополость, но размежеванную двуполость: поэзия — женское, суд над ней — мужское.

Николай Клюев, не оставляя голубиных нежностей с Есениным, поет сиротские «Избяные песни» (1915–1917).

На дворе война, чума и пир.

Еще недавно — в XIX веке — это не было темой на вынос. Ни в литературе, ни в социуме. 995-я и 996-я статьи Уголовного кодекса Российской империи, касаемые мужеложства, применялись крайне редко.

О нравах городских бань знали все. В одном только Петербурге на 1874 год было 312 бань, этих легальных филиалов бесчисленных потайных домов терпимости. В конце XIX века по России прошла пандемия сифилиса, жертвами которой оказались все слои населения, прежде всего учащаяся молодежь — студенты и гимназисты.

Все нетрадиционное — и мужское, и женское — было распространено в крестьянских религиозных сектах Поволжья и на Русском Севере. Там прошел школу юношества Кузмин, Клюев был из хлыстов. Не в бузинных ли зарослях Тарусы Марина подсмотрела что-то такое…

Не все знали, что происходило на Руси в прежние века. Один рифмач из англичан, гость Московии, в XVI столетии посылал эпистолы друзьям на Туманный Альбион с такой информацией о руссе:

Распущенный дикарь, он мерзости творит

И тащит отрока в постель, отринув срам и стыд[22].

Европа давно сжилась с положением вещей, но эксцесс Оскара Уайльда вызвал вселенский скандал (1895), а затем поветрие и моду.

У МЦ всё по-своему. Эта тема ей — возможно, инстинктивно — понадобилась в качестве средства раскачки стиха и выхода в новые пространства именно стиха. Маскулинные футуристы — прежде всего Маяковский — работали в том же направлении.

В случае МЦ это не вопрос пола, не отвлеченность, а внутреннее устройство. Случайно ли еще «Вечерний альбом» начат сонетом «Встреча»? Там говорится:

С той девушкой у темного окна

— Виденьем рая в сутолке вокзальной —

Не раз встречалась я в долинах сна.

Но почему была она печальной?

Чего искал прозрачный силуэт?

Быть может ей — и в небе счастья нет?..

София содержательна, очень умна, властолюбива и несчастна, росла сиротой. Еще один вариант Марии Башкирцевой. Но это взрослая женщина. «Незнакомка с челом Бетховена». На музыку блоковской «Незнакомки» — Цветаева (из цикла «Подруга»):

Как в час, когда народ расходится,

Мы нехотя вошли в собор,

Как на старинной Богородице

Вы приостановили взор.

Как этот лик с очами хмурыми

Был благостен и изможден

В киоте с круглыми амурами

Елисаветинских времен.

…..

Как голову мою сжимали Вы,

Лаская каждый завиток,

Как Вашей брошечки эмалевой

Мне губы холодил цветок.

Как я по Вашим узким пальчикам

Водила сонною щекой,

Как Вы меня дразнили мальчиком,

Как я Вам нравилась такой…

(«Как весело сиял снежинками…»)

Место Незнакомки занимает подруга. От Вечной Женственности остается лишь музыка стиха и вечная женскость. Не очи синие бездонные, цветущие на дальнем берегу, но очи хмурые Богородицы. Кощунственная ласка внутри храма. Не перья страуса, но брошечка. Чело Бетховена в страусиных перьях — нонсенс.

История любви, от знакомства до разрыва. Семнадцать стихотворений. По крайней мере одно из них — редкостного звучания:

Есть имена, как душные цветы,

И взгляды есть, как пляшущее пламя…

Есть темные извилистые рты

С глубокими и влажными углами.

Есть женщины. — Их волосы, как шлем,

Их веер пахнет гибельно и тонко.

Им тридцать лет. — Зачем тебе, зачем

Моя душа спартанского ребенка?

Вознесение, 1915

(«Есть имена, как душные цветы…»)

Это аллюзия на начало романа Зиновьевой-Аннибал «Тридцать три урода»: «Ее лицо было заплакано, и слезы капали отовсюду: из глаз, из носу и из глубоких врезов в углах ее губ, которые делают ее рот трагичным», а также отзвук Брюсова: «Есть думы-женщины, глядящие так строго…» («Скука жизни», 1902), но в основе, как это ни парадоксально, по способу запева, — Некрасов: «Есть женщины в русских селеньях».

Девочка-мальчик, спартанский ребенок. Какой же тут пол — речь о душе. Подобных нот — жалостливости и покорности — у МЦ, кажется, нет нигде. Ну, разве что: «Мой милый, что тебе я сделала?» («Вчера еще в глаза глядел…», 1920). Но это общий вопль женщин всех времен, а цикл «Подруга» первоначально назывался «Ошибка» — плод собственного, частного опыта. Совместное житье, поездки по разным городам (Ростов Великий, Петербург, Харьков), схватки из-за лидерства, ссоры, скандалы, ревность, ненависть, отчаяние, война характеров — весь набор смутной, слепой, незаконной страсти, не говоря о фантасмагорическом Маринином хотении понести ребенка от возлюбленной. В стихах все это гармонизовано, наяву — дребезг и раздрай. На материнское приключение безоблачно смотрит Аля, которую Марина приводит к Соне в Хлебный переулок, по соседству, и пока Марина с Соней читают друг другу стихи, голубоглазая девочка играет с живой обезьянкой, любимицей Сони.