Марина Цветаева. Рябина – судьбина горькая - [7]
Тем не менее до прошлого века из России как-то не принято было бежать: земли было столько, что бери – не распашешь. Поэтому, если и бежали, то не дальше Сибири.
Век двадцатый рванул матушку-Россию так, что от социального взрыва всё заколыхалось. То были эмигрантские волны. Принято считать, что русские эмигранты «первой волны» – те, кто вынужден был покинуть страну после революции и в годы Гражданской войны. «Вторая волна» вобрала в себя тех, кто бежал из СССР или отказался вернуться домой из-за границы, оказавшись там в годы Второй мировой войны. Но были и другие эмигранты, которые покинули историческую родину до 1917 года. Я бы назвал их эмигрантами «штиля». И вот всё это штильно-волновое перемещение многотысячных масс русского народа за пределы исторической родины породило так называемую русскую эмиграцию.
Не нужно думать, что эмигранты «первой волны» оказались этакими Колумбами в непроходимых дебрях неизвестных цивилизаций. Русские есть везде. Были они везде и тогда. Что говорить, ведь именно русские первыми добрались до Антарктики; а наш Миклухо-Маклай побывал там, где действительно не ступала нога современного человека. И всё это случилось в те годы, когда каждый европеец вполне уверовал, будто с «белыми пятнами» на планете покончено давно и на все времена.
Так вот, между эмигрантами «штиля» и эмигрантами «первой волны» имелась одна существенная разница, причём принципиальная. Первые хотели уехать и уезжали. А вот большинство из тех, кто покинул родное Отечество после 1917 года, и не думало этого делать. Даже оказавшись за рубежом, они день и ночь мечтали об одном – возвратиться обратно в Россию. Не мечтали – они верили в это! Верили, что не сегодня-завтра всё вернётся на круги своя и они, наконец-то, вернутся.
Не вернулись. По крайней мере, большая часть. И самое обидное, что все эти люди не то чтобы исчезли – они растворились. Растворились в той среде, в которой очутились.
«Целый народ эмигрировал – и исчез без следа, – вспоминал русский эмигрант барон Эдуард фон Фальц-Фейн, осевший позже в крохотном Лихтенштейне. – Но в Европе трудно жить обособленно, вот и размылись понемножку. Никто не собирался устраиваться надолго, все мечтали: скоро большевиков прогонят, поедем домой. То, что эмигранты годами не распаковывали чемоданы, – это чистая правда. Моя мама в Ницце тоже не стала открывать саквояж с лучшими платьями: „Зачем потом возиться, запихивать их заново?“ Каждый день ложились спать с мыслью: ну всё, завтра-то уж точно Ленина свергнут, соберёмся – и на поезд до Петрограда…
Удивительно, но за неделю до мятежа в Петрограде никто из дворян не пронюхал, что такое произойдёт. Разговоров на эту тему не было вообще. Мой дедушка по матери, генерал Николай Епанчин, был директором Пажеского корпуса, входил в свиту императора. Он пригласил нас в столицу погостить. Только приезжаем, через день – беспорядки, митинги, стрельба! Дедушка счёл, что на квартире будет опасно, переселил нас в отель „Медведь“. Ночью ворвались вооружённые люди – они обыскивали гостиницы, искали „врагов революции“. Мама отказалась открывать – те сломали дверь. Угрожая штыками, солдаты закричали: „Почему темно? Зажгите свет!“ Мать крикнула в ответ: „У моих детей корь! Не входите, а то заразитесь!“ Они тут же ушли»[9].
Барону повезло, детей спасла мать…
Считавшегося убитым Сергея разыскал в Константинополе Илья Эренбург. По просьбе Марины. Перед отъездом журналиста за границу она буквально втолкнула ему в руки несколько писем, адресованных мужу. На всякий случай, если вдруг жив.
Как оказалось, Эфрон вместе с Русской армией барона Врангеля эмигрировал в Турцию, где почти год просидел в Галлиполи.
К слову, по данным советской разведки, осенью 1920 года за кордон из Крыма было эвакуировано 86 000 военных и около 60 000 гражданских лиц[10].
Автор этих грустных строк – донской казак Николай Туроверов[11]. Один из тысяч русских офицеров, волею судьбы оказавшихся на чужбине…
Переход в Константинополь оказался невыносимо тяжёлым. Теснота, вши, дизентерия и тиф, жизнь впроголодь… Вместе с солдатами и казаками теснились женщины, старики и дети. Камбузы (столовые) справлялись лишь с нуждами личного состава кораблей. Что уж говорить о гальюнах (корабельных туалетах), очередь в которые измученных дизентерией людей порой тянулась от кормы до носа. Где-то в углу стонал умирающий раненый; в тесном трюме в ворохе белья сгорала в пламени родильной горячки роженица…
По воспоминаниям князя А. Щербатова, из-за отсутствия в «ватер-клозетах» туалетной бумаги некоторые, быстро сообразив, приспособились вместо неё применять для гигиенических нужд… использованные врангелевские пятисотрублёвые купюры, которые тут же торопливо подбирали старушки и отмывали, приговаривая: «Такие большие деньги, могут ещё пригодиться»
