Марина Цветаева. Рябина – судьбина горькая - [18]

[34].

Дом небольшой, а комната, надо думать, совсем крохотная. («Этой жизни – местность и тесность».)

«Комнатка с окном во двор, но за оградой виден лес, а кухонное оконце смотрит на лесной холм, – запишет поэтесса о той комнатке. – Это особенно хорошо: быстро можно попасть к любимым деревьям, а среди них – избранник – можжевельник, который „первый встречает на верху горы“ и зовётся Борис Пастернак. Вшенорская природа помогала жить и писать».

Дом во Вшенорах манит не только потому, что именно в нём Цветаева прожила дольше всех из съёмных домиков (более года), но ещё и по другой причине, сделавшей его особенным.

Цветаева и Эфрон покидают каменный домишко в Горни Мокропсах, со «стенами в полтора аршина», не из-за прихоти – им нужен другой, более уютный и с хорошим видом из окон. И это неспроста: Марина покинула Прагу, будучи беременной. И здесь, во Вшенорах, понимает она, должен был появиться наследник – именно наследник, сын, о котором они с Сергеем давно мечтали.

Из окон нового жилья виден лес и загадочный холм, поросший зеленью. Всё это нравится Цветаевой, необычайно воодушевляя её. Рядом с домом, буквально в двух шагах, в «Вилле Боженке» живут русские эмигранты, их хорошие знакомые. Решено: она будет рожать здесь!

«Сын мой Георгий родился 1 февраля 1925 года, в воскресенье, в полдень, в снежный вихрь, – писала Марина Ивановна. – В самую секунду его рождения на полу возле кровати разгорелся спирт, и он предстал во взрыве синего пламени… Спас жизнь ему и мне Г.И. Альтшуллер, ныне, 12-го, держащий свой последний экзамен. Доктор Григорий Исаакович Альтшуллер, тогда студент-медик пражского университета, сын врача, лечившего Л.Н. Толстого.

Накануне, 31 января, мы с Алей были у зубного врача в Ржевницах. Народу – полная приёмная, ждать не хотелось, пошли гулять и добрели почти до Карлова Тына. Пошли обратно в Ржевницы, потом, не дожидаясь поезда, рекой и лугами – во Вшеноры.

Вечером были с Серёжей у А.И. Андреевой, смотрели старинные иконы (цветные фотографии), вернувшись домой, около 2 часов ещё читала в постели Диккенса: Давид Копперфильд.

Мальчик дал о себе знать в 8 1/2 утра. Сначала я не поняла – не поверила – вскоре убедилась, и на все увещевания „всё сделать, чтобы ехать в Прагу“ не соглашалась… Началась безумная гонка Серёжи по Вшенорам и Мокропсам. Вскоре комната моя переполнилась женщинами и стала неузнаваемой. Чириковская няня вымыла пол, все лишнее (т. е. всю комнату!) вынесли, облекли меня в андреевскую ночную рубашку, кровать – выдвинули на середину, пол вокруг залили спиртом. (Он-то и вспыхнул – в нужную секунду!) Движение отчасти меня отвлекало…

В 10 ч. 30 мин. прибыл Г.И. Альтшуллер, а в 12 ч. родился Георгий…

Да, что – мальчик, узнала от В.Г. Чириковой, присутствовавшей при рождении. „Мальчик – и хорошенький!“

…Говорят, держала себя хорошо. Во всяком случае – ни одного крика…

В соседней комнате сидевшие утверждают, что не знай – чтó, не догадались бы…»[35]

Уже на следующий день после родов Марина, желая поделиться своей радостью, пишет первое письмо. Оно адресовано её чешской приятельнице А. Тесковой:

«Дорогая Анна Антоновна, Вам – первой – письменная весть. Мой сын, опередив и медицину, и лирику, оставив позади остров Штванице (родильный дом), решил родиться не 15-го, а 1-го, не на острове, а в ущелье… Очень, оченьрадабуду, еслинавестите. Познакомитесьсразуисдочерьюиссыном. Спасибозавниманиеиласку.

М. Цветаева»[36].

И вот Тескова уже во Вшенорах, в домике Марины.

«Не забыть – нет, не няню, доброго гения, фею здешних мест, Анну Антоновну Тескову, – запишет позже Марина. – Приехавшую – с огромной довоенной, когда-то традиционной коробкой шоколадных конфет – в два ряда, без картона, без обмана. Седая, величественная… изнутри – царственная. Орлиный нос, как горный хребет между голубыми озёрами по-настоящему спокойных глаз, седой венец волос… высокая шея, высокая грудь, всё – высоко. Серое шёлковое платье, конечно, единственное и не пожаленное для вшенорских грязей, ибо – первый сын!..»[37]

В те дни, вновь ощутив радость материнства, Марина счастлива как никогда. В который раз старается вернуться мыслями к тому дню, когда впервые услышала плач своего сына:

«…Возвращаясь к первой ночи – к ночи с 1 на 2 февраля – …никогда не забуду, как выл огонь в печи, докрасна раскалённой. (Мальчик, как все мои дети, обскакал срок на две недели, – от чего, впрочем, как все мои дети, не был ни меньше, ни слабее, а ещё наоборот крупнее и сильнее других – и нужна была теплица.)

Жара. Не сплю. Кажется, в первый раз в жизни – блаженствую. Непривычно-бело вокруг. Даже руки белые! Не сплю. Мой сын»[38].

Влюблённая в местные деревеньки, Цветаева напишет:

Край всего свободнее

И щедрей всего.

Эти годы – родина

Сына моего.

Празднует смородина

Лета торжество.

Эти хаты – родина

Сына моего.

С самого рождения и до конца своих дней Марина будет сильно привязана к сыну. Она его не просто любила – обожала. Назвав ребёнка красивым именем Георгий, родители (а потом и знакомые) будут звать мальчика любовно-ласково – Мур. (Кстати, крёстным отцом Мура был Алексей Ремизов.)