Марина Цветаева. Рябина – судьбина горькая - [14]

В этом городе действовало два русских театра – «Синяя птица» и «Ванька-Встанька». Достаточно сказать, что первым руководил знаменитый Яков Южный, подобравший труппу из таких талантливых актёров, как, например, Виктор Хенкин.

Казалось, русские проникли всюду, в каждый берлинский подвал и закоулок. И отчасти это действительно было так. «Если дела так пойдут и дальше, – шутили неунывающие немцы, – через год-два в районе Шарлоттенбурга придётся основать Русскую эмигрантскую республику…»

Но были и такие, кто наотрез отказывался видеть очевидное. Например, Сергей Есенин.

Вообще, Есенина, бывшего в те годы на пике творческой славы, в Берлине буквально боготворили. И когда он заехал туда с Айседорой Дункан по пути в Америку, то, говоря словами Романа Гуля, эмигрантов «взял приступом». Есенин их покорил.

Покорит их и в другой раз, год спустя, по дороге домой из-за океана. Встреча поэта с поклонниками состоялась в Шуберт-зале. Правда, на сей раз эмигрантов ожидало некое разочарование. Вот как ту встречу описывает Роман Гуль:

«Вторично я увидел Есенина (уже разорвавшего свой „брак“ с Айседорой) в Берлине перед отъездом в Москву. В Шубертзале был устроен его вечер. Но это его выступление было мрачно. Кусиков рассказывал мне, что Есенин пьёт вмёртвую, что он „исписался“, что написанные им стихи ничего не стоят. Когда Кусиков мне это говорил, я подумал: Моцарт и Сальери. Так оно и было. Ведь среди так называемых „людей искусства“ подлинная дружба да и просто человеческие отношения очень редки…

Шубертзал был переполнен. Тут уж привлекал не только Есенин-поэт, но и разрыв и скандал с Дункан. Это было размазано в газетах. Когда, встреченный аплодисментами, Есенин вышел на эстраду Шубертзала – я обмер. Он был вдребезги пьян, качался из стороны в сторону и в правой руке держал фужер с водкой, из которого отпивал. Когда аплодисменты стихли, вместо стихов Есенин вдруг начал ругать публику, говорить какие-то пьяные несуразности и почему-то, указывая пальцем на Марию Фёдоровну Андрееву, сидевшую в первом ряду, стал её „крыть“ не совсем светскими словами. Всё это произвело гнетущее впечатление. В публике поднялся шум, протесты, одни встали с мест, другие кричали: „Перестаньте хулиганить! читайте стихи!“ Какие-то человеки, выйдя на эстраду, пытались Есенина увести, но Есенин упёрся, кричал, хохотал, бросил, разбив об пол, свой стакан с водкой. И вдруг закричал: „Хотите стихи?!.. Пожалуйста, слушайте!..“

В зале не сразу водворилось спокойствие. Есенин начал „Исповедь хулигана“. Читал он криком, „всей душой“, очень искренне, и скоро весь зал этой искренностью был взят. А когда он надрывным криком бросил в зал строки об отце и матери:

Они бы вилами пришли вас заколоть

За каждый крик ваш, брошенный в меня!

– ему ответил оглушительный взрыв рукоплесканий. Пьяный несчастный Есенин победил. Публика устроила ему настоящую овацию (вероятно, к вящему неудовольствию Сальери)»[25].

К сожалению, в Берлине Есенин увидел лишь «медленный, грустный закат». Не был ли тот «закат» его собственным?…

* * *

«…Марина Цветаева кровью и духом связана с нашими днями. Она жила на студёном чердаке с маленькой дочерью, топила печь книгами, воистину, как в песне, „сухою корочкой питалась“ и с высоты чердака следила страшный и тяжкий путь Революции. Она осталась мужественна и сурова до конца, не обольстилась и не разочаровалась, она лишь прошла за эти годы – сто мудрых лет… Марина Цветаева – поэт нашей эпохи… Она – честна, беспощадна к себе, сурова к словам…»

Из газеты «Накануне» от 7 мая 1922 г.

…С первых же шагов на перроне берлинского вокзала повеяло «воздухом свободы». Немецкая столица встретила поэтессу двумя её новыми книгами – «Стихи к Блоку» и «Разлука» (постарался Илья Эренбург).

«Русские берлинцы» в восторге от её приезда! Цветаевой такое внимание к себе чрезвычайно приятно. Тем более что здесь оказались все «сливки» наших писателей и поэтов, со многими из которых она хорошо знакома по Москве: Андрей Белый, Алексей Толстой, Эренбург, Ремизов, Ходасевич…

Марина и Аля остановятся у четы Эренбургов, которые выделят им комнатку в пансионе[26]. Тут же, поблизости, располагалось уютное кафе «Прагердиле», облюбованное русскими писателями. Марину всё здесь устраивает. Ещё бы, она с таким трудом выбралась из большевистского бедлама…

Вот, к примеру, как описывала сложность выезда из РСФСР Зинаида Гиппиус:

«Голод, тьма, постоянные обыски, ледяной холод, тошнотная, грузная атмосфера лжи и смерти, которой мы дышали, – всё это было несказанно тяжело. Но ещё тяжелее – ощущение полного бессилия, полной невозможности какой бы то ни было борьбы с тем, что происходило…

По поводу незначительной одной бумажки пришёл к нам раз молодой человек из Смольного (резиденция большевиков). Одет, как все они тогда одевались: кожаная куртка, галифе, высокие сапоги. Но был он скромен, тих, лицо интересное. И почему-то сразу внушил нам доверие. Оказалось, что он любит Достоевского, хорошо знает Д. С. и даже меня. На вопрос: партиец ли он? – он как-то сбоку взглянул на Д. С., слегка качнул отрицательно головой и сказал только: „Я христианин“…