Марина Цветаева. Письма 1924-1927 - [32]
_____
Получила от С.М. В<олкон>ского его новую книгу — роман «Последний день». Огромный том в 600 стр<аниц>. Фабулы нет, течение жизни — любовной пары нет — далек и высок — есть мысль, есть формула, есть отточенное наблюдение, есть блистательный анекдот. И фигуры — второстепенные — главное, женские — очень удачные. Большого успеха книге не предрекаю, — плавна, не остра. Если попадется, — прочтите, очень любопытен Ваш отзыв. С<ережа>, напр<имер>, попавший на Сов<етскую> Россию (не обошедшуюся без легких нелепостей), прямо ее сравнивает с Красновым [253]. Но всей книги он не читал. С В<олкон>ским моя переписка гаснет, на него нужен большой порох, необычайная заостренность внимания, вся ответственность — на мне, он только откликается. А не виделись мы уже два года, и жизни такие разные: он — то в Риме, то на Капри, то в Париже, то еще где, — уединенный, свободный, вне быта, — я…
Думаю о Париже, и вопрос: вправе ли? Ведь я ехала заграницу к С<ереже>. Он без меня зачахнет, просто от неумения жить. Помните, какой он был страшный у монаха? Я знаю, что такая жизнь — гибель для моей души, сплошное отсутствие поводов к ней, пробел, — но вправе ли я на нее (душу)? Мне чужой жизни больше жаль, чем своей души, это как-то сильнее во мне. Есть, конечно, еще вопрос Али, — ей тоже трудно, хотя она не понимает. Сплошные ведра и тряпки, — как тут развиваться? Единственное развлечение — собирание хвороста. Я вовсе не за театр и выставки — успеет! — я за детство, т.е. и за радость: досуг! Так она ничего не успевает: уборка, лавка, угли, ведра, еда, учение, хворост, сон. Мне ее жаль. п<отому> ч<то> она исключительно благородна, никогда не ропщет, всегда старается облегчить и радуется малейшему пустяку. Изумительная легкость отказа. Но то не для одиннадцати лет, ибо к двадцати озлобится люто. Детство (умение радоваться) невозвратно.
_____
Сегодня зарезала Ваш розовый халат, — помните. Вы выбросили, вроде японского, весь из кусков — на наволоку. Целый день шила. Дописываю вечером. При первой возможности вышлю Ваше одеяло, я хотела с Катиной дамой, но не успела. М<ожет> б<ыть> можно почтой. Меня все время грызет, что мы Вас ободрали.
Целую. Пишите.
Впервые — НП. С. 125–127. СС-6. С. 716–717. Печ. по СС-6.
12-25. В.Ф. Булгакову
Вшеноры, 27-го января, вторник 1925 г.
Милый Валентин Федорович,
Ваше письмо пришло уже после отъезда С<ергея> Я<ковлевича>, — не знаю, будет ли на Вашем совещании.
О сборнике: с распределением согласна. С распадением на две части — тоже. Это нужно отстоять. Мы — уступку, они — уступку. Три сборника из данного материала — жидко. Убеждена, что уломать их можно.
Гонорар, по-моему, великолепен, особенно (эгоистически!) для меня, которую никто переводить не будет [254]. — Да и не всех прозаиков тоже. — Редакторский гонорар — нельзя лучше. Все хорошо.
Бальмонт. Хорошо, что во втором сборнике, не так кинется в глаза. И хорошо, что с К<рачков>ским (tu l'as voulu, Georges Dandin! [255] — Это я Бальмонту).
Бесконечно благодарна Вам и Сергею Владиславовичу за Калинникова [256]. Знаете, чем он меня взял? Настоящей авторской гордостью, столь обратной тщеславию: лучше отказаться, чем дать (с его точки зрения) плохое. Учтите его нищету, учтите и змеиность (баба-змей, так я его зову) [257]. Для такого — отказ подвиг. Если бы он ныл и настаивал, я бы не вступилась.
Е<вгения> Н<иколаевича> извещу [258]. Трудно. Особенно — из-за нее: безумная ревность к мужниной славе. Извещу и подслащу: два корифея и т.д.
О туринцевском посвящении: мне это, в виду редакторства, неприятно, но мой девиз по отношению к обществу, вообще: — Ne daigne >{58} — т.е. не снисхожу до могущих быть толков [259]. И, в конце концов, обижать поэта хуже, чем раздражать читателя. Итак, если стихи Вам и С<ергею> В<ладиславовичу> нравятся —
_____
Совсем о другом: прочла на днях книжонку Л.Л. Толстого «Правда об отце» и т.д. Помните эпизод с котлетками? [260] Выходит, что Лев Толстой отпал от православия из-за бараньих котлеток. А в перечне домашних занятий С<офьи> А<ндреевны> [261] — «…принимала отчеты приказчика, переписывала „Войну и мир“, выкорчевывала дубы, шила Л<ьву> Н<иколаевичу> рубахи, кормила грудных детей…» И заметьте — в дневном перечне! Выходит, что у нее было нечто вроде детских яслей. — Хорош сынок! —
Да! Забыла про С.Н. Булгакова. — Правильно. — Я, по чести, давно колебалась, но видя Вашу увлеченность статьей, не решалась подымать вопроса. Будь
