Марина Цветаева. Письма 1924-1927 - [179]

 В город изредка, как на елку. Книги, печи, собаки, просторы, словом Российская держава 100 лет, 50 лет, ах — даже 10 лет! — назад. То, что я́ хочу, в конце концов (кроме книг!) имел каждый мужик, а книги? на то у мужика есть песня, есть сказка. И — ассоциация обратная мужику, песне и сказке — перехожу к М<арку> Л<ьвовичу> С<лони>му. Похоже. Мало — похоже — он, живой! Вспыхнувший профиль (ибо, на вопрос, отвернулся) — жест к карандашу — кружок, точечка, еще точечка, после секундной заминки правота во всем, кругом, по кругу (окружности Парижа!) Таков есть, таков был — и не был, в дни дружбы со мной! Ему со мною было дружить трудно, я не только хотела, а видела его большим. Отсутствие природы, недр, корней, жизнь верхами (не высотами!) ^{358} воображение, замещающее и душу и сердце, легкость, на смертном одре имеющая обрушиться на него целым Мон-Бланом. Я о нем редко думаю, но когда думаю — всегда с жалостью, как о недостойно-больном, или больном, недостойном боли. Короче и жесточе — самое бесплодное что́ есть: ИРРЕЛИГИОЗНЫЙ ЕВРЕЙ. Бог евреям был дан как противовес цифре или как цифра к нулю, еврей минус Бог — НОЛЬ, ZÉRO (0). Ни с кем из эсеров не вижусь, очевидно — не нужна и, значит, не нужны. А <может> б<ыть> остыли ко мне из-за Сережиного евразийства, всё более и более зажигающего сердца — не только зарубежных нас!

Прага! Прага! Никогда не рвалась из нее и всегда в нее рвусь. Мне хочется к Вам, ее единственному и лучшему для меня воплощению, к Вам и к Рыцарю. Нет ли его изображений покрупнее и пояснее, вроде гравюры? Повесила бы над столом. Если у меня есть ангел-хранитель, то с его лицом, его львом и его мечом. Мне скажут (не Вы, другие!) — «ВАША Прага», и я, схитрив и в полной чистоте сердца, отвечу: «Да, МОЯ».

Ничего не боюсь, ни знакомств, ни гостей, я умею по-всякому, со всеми. Написала и увидела: по-своему со всеми. Я от людей не меняюсь, они от меня — чаще — да. Скучны мне только политики.

М<ожет> б<ыть> ничего и не выйдет, что ж — была мечта! Очень удивлюсь, если выйдет: в Праге меня все более или менее видели, а это единственное, что́ интересно в «поэтессе». М<ожет> б<ыть> (шучу, конечно) сослужит моя новая прическа, в данную минуту равная русскому старорежимному гимназическому 1-классному бобрику. Волосы растут темнее, но не жестче, чем были. Хожу без всякой повязки. Женщины огорчаются, мужчинам нравится.

Недавно сдала в В<олю> Р<оссии> для ноябрьского № «Октябрь в вагоне», — мой Октябрь 1917 г. (дорога из Феодосии в Москву) [1585]. Думаю, Вам понравится. Там хорошая формула буржуазии. Дописываю последнюю картину Федры (трагедия). Мой Тезей задуман трилогией: Ариадна — Федра — Елена[1586], но из суе-(ли?) — верия не объявила, для этого нужно по крайней мере одолеть две части. Знаете ли Вы, что на долю Тезея выпали все женщины, все-навсегда? Ариадна (душа), Антиопа (амазонка), Федра (страсть), Елена (красота). Та троянская Елена. 70-летний Тезей похитил ее семилетней девочкой и из-за нее погиб.

Сколько любовей и все несчастные. Последняя хуже всех, потому что любил куклу. Недаром М<арк> Л<ьвович> С<лоним> в честь Елены Спартанской назвал свою дочь! («Леночка») [1587].

С<ергей> Я<ковлевич> через день играет в Жанне д'Арк [1588], условия ужасающие: в холщевых костюмах на холоде, без завтрака (берет с собой), грубость, окрики, недружелюбие французов-фигурантов, рабочий день с 6 ч<асов> утра до 7–8 ч<асов> вечера и всё это за 40 фр<анков> в день (5 из них на проезд). — Die Welt ist gar zu lustig! ^{359} — Кроме того дает уроки русского и бесплатно редактирует «Версты». На днях выходит № III, вышлем —

О Рильке: 29-го сего декабря его годовщина [1589], не сослужит ли это при помещении перевода? Очень хотелось бы увидеть эту вещь напечатанной именно в Чехии [1590]. Р<ильке> — величайший поэт всей современности — ведь уроженец Праги!

Пора кончать, поздний вечер. Еще раз, от всей души, спасибо за чудные подарки. Коробка мне напомнила рождение Мура и поступила в Алину полную собственность. Ее лучшее самочувствие — дарить и угощать.

Нежно целую Вас, сердечный привет маме и сестре.

М.Ц.

— Пишите! —

Не видаетесь ли с В.Ф. Булгаковым? Если да, передайте ему мою память и симпатию. Всё собираюсь ему написать [1591].

Это письмо слишком толсто, в следующем письме снимки (домашние) Али и Мура.

Впервые — Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 55–56 (с большими купюрами). СС-6. С. 360–361. Печ. полностью по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 70–74. С уточнениями по: Письма к Анне Тесковой, 2009. С. 96–98.

87-27. Б.Л. Пастернаку

<Около 30 ноября 1927 г.>

Родной Борис, а вот ист<ория> соб<лазна>. Он идет издалека, родина его Москва моих 15 лет. Это была самая красивая из всех моих соучениц всех моих гимназий [1592], красивая до тоски. Она была младше меня на класс и я все<гда> люб<овалась> ею в коридоре. За год ежедневных встреч ест<ественно> не сказала с ней ни слова. — 1917 г. Павлик Антокольский [1593]. Его друг: ее брат. 1917 г. — 1918 г. Хождения / Дарение — мне — друга и меня — другу. Сперва неудачное — год прошел — удачное слишком. В моем — когда-нибудь! — полном собрании сочинений прочтешь, лучше не скажу. Пока же: бездушие при всей видимости души. 1918–1919 г. Л<юбовь>. Обида. (Облак<а> на экране). 1925 г. Париж. 3 дня как приехала. Письмо на «Последние Новости», пересланное мне. — «Марина! Вы меня наверное не помните. Я — [та Вера Завадская] когда-то училась с Вами в гимназии, Вы мне нравились, но я Вас боялась», etc. Отвечаю. Еще. Еще. Очень больна, [лечится]. Встреч за 2 года 9. Раз я у нее, в узе<нькой> квартирке П<орт> д<е> П<асси>, на фоне мещанской мебели, в сжатости, с вес<елой> красивой мате<рью>. 2 раза этим летом у нее в S. Y. в санатории. Бес<еды> о литературе, противуест<ественные> над бездной тех писем. О том, о сем. 1927 г. [Неожиданный стук] в дверь. Я только что встала с постели и