Марикита - [89]

– Где искать справедливость, если ее изгнали из монаршего дворца?! – воскликнул вне себя Филипп Мантуанский, позабыв, что королю достаточно было шевельнуть бровью, чтобы отправить его в застенки инквизиции. – Где найти приют тому, чья жизнь была образцом чести и самопожертвования, когда одно слово всемогущего властелина способно раздавить его и окрестить убийцей?

– Не являетесь ли вы таковым, принц Гонзага?.. – медленно произнес старец, по-прежнему стоящий рядом с ним. – Если регент Франции повелел изгнать вас, потому что ваши руки обагрены кровью, то милостивый король Испании слишком уж долго терпел вас рядом с собой!

Филипп Мантуанский в ужасе посмотрел на него и попытался заговорить, но голос изменил ему: он задыхался.

– Сир! – сказал он. – Регент обвинил меня ложно. В Париже я пал жертвой гнусных интриг одного негодяя, которого я охотно отправил бы на тот свет. Он опутал меня сетью лжи, нанес удар по моей репутации, моей чести, по всему тому, что составляло мое «я»… Ему тогда поверили точно так же, как только что поверили троим бессовестным и беспринципным людям и тому, кто прикрывает сединами свою трусость!

В толпе придворных послышался ропот. Старик выпрямился. В его спокойном и суровом взгляде светились достоинство и отвага. Он протянул руку и коснулся плеча Филиппа Мантуанского.

– Прежде чем потребовать от вас ответа за новое оскорбление, – произнес он, – не соблаговолите ли вы назвать имя того клеветника, с которым меня сравниваете, и который в Париже был вашим обвинителем?

– Какое вам до этого дело?

– Если вы откажетесь назвать его, здесь найдутся лица, способные это сделать… Похоже, вы забываете, принц, что находитесь в обществе дочери регента Франции? Что госпожа де Вантадур и госпожа де Субиз знают вашу историю и готовы утверждать, что из тех двоих, о ком вы говорили, имея в виду самого себя, и того, другого, лишь один является человеком чести?.. И, наконец, что этот человек чести – вовсе не вы?

Гонзага в бешенстве сжал кулаки, готовый броситься на своего собеседника, который, нимало не смутившись, продолжал:

– Итак, его имя, сударь?.. И, если вам будет угодно, в обмен на мое.

Старик как будто стал выше ростом, его глаза сверкали гневом.

– Его зовут Анри де Лагардер! – прохрипел принц. – Пусть только он однажды попадется на острие моей шпаги, на котором я хотел бы видеть также и вас!

Король не вмешивался. Смелость старого слуги его величества привела в восхищение всех и его самого в первую очередь.

Никто из присутствующих не сказал ни слова в защиту принца.

– На острие вашей шпаги я буду очень скоро, сударь, – усмехнулся старик. – Когда его величество решит вашу участь, ваши счеты будут сведены с ним, но не со мной; и, может быть, мне повезет больше, чем Лагардеру, и я увижу вашу грудь, а не вашу спину…

– Что означают ваши слова?..

– Что с вами трудно встретиться лицом к лицу… потому что вы всегда удираете.

– Кто это вам сказал, господин матадор? – воскликнул Гонзага, разразившись фальшивым смехом. Он сделал шаг вперед.

Все в зале затаили дыхание, чтобы услышать ответ старого идальго:

– Мне сказал это сам Лагардер… а Лагардер – это я! Выше голову, Гонзага, чтобы его величество тоже увидел то место, куда поразит вас моя шпага. Скоро я буду вершить правосудие!

И он коснулся пальцем лба принца. Филипп Мантуанский не осмелился принять вызов.

XVI ОПУСТЕВШАЯ ТЮРЬМА

В окружении двойной цепи солдат и альгвазилов Гонзага был препровожден в свой дом, где обитали и его клевреты.

Дом этот представлял собой античный дворец – суровое творение мавров, которое, однако, столько раз горело, восстанавливалось и перестраивалось, что от его первоначальной архитектуры не осталось почти ничего, кроме внешних стен, которые не покорились векам, коридоров, в которых можно было заблудиться, и многочисленных лестниц, среди которых было немало потайных.

Гонзага занимал одну половину дома, а его приближенные – другую. Правая рука принца господин де Пейроль выбрал себе апартаменты, которые служили звеном или, лучше сказать, своего рода буфером между двумя крыльями дома. Дело в том, что Пейроль являлся еще и сторожевым псом своего хозяина, поэтому добраться до принца можно было только после предварительной встречи с его интендантом.

Что касается лакеев, число которых было сокращено до минимума, то они жили в отдельной постройке, и это оказалось весьма удобно, так как в доме Гонзага можно было разговаривать и действовать вполне свободно, не опасаясь свидетелей.

Кроме того, Филипп Мантуанский был доволен и огромным садом, который располагался позади дома и спускался террасами к Мансанаресу, заканчиваясь в сотне шагов от реки. Этот сад славился тем, что в нем росли самые роскошные деревья в Мадриде.

В каменной ограде в нескольких местах были устроены низкие маленькие калитки, обитые с внешней стороны железом и позволявшие попадать в разные районы города.

Возвратив принцу шпагу, главный алькальд объявил, что хозяину дома и его людям запрещено покидать жилище под угрозой ареста. Он поставил стражу с алебардами у всех дверей и приказал альгвазилам непрерывно ходить вокруг дворца по саду. Альгвазилы должны были задержать каждого, кто выходил из дворца.