Мариенбад - [23]

Второе письмо получил от Ханци. Она зовет меня в Варшаву и просит приехать непременно и как можно скорее. У нее якобы имеются доказательства того, что ты сговорился в Варшаве с женой какого-то старика и удрал с ней в Мариенбад, и дело, пишет она, дошло уже до развода. То есть старый муж намерен развестись со своей женой, а жена эта принуждает тебя развестись с Ханцей и жениться на ней – черт знает что мне пишут о тебе! Довелось мне на старости лет получать такие добрые вести о тебе. Можешь себе представить мое огорчение и душевные муки! Прямо-таки не знаю, что придумать. Была бы жива твоя мать, я бы послал ее в Варшаву или сам бы съездил посмотреть, что там у вас творится. Но как я могу бросить все дела, покинуть детей как раз теперь, перед их поступлением в гимназию? Не знаю, что раньше делать: ходить ли на биржу делать дела, подыскивать ли жениха для Фани – она уже девушка на выданье – или плюнуть на все и ехать в Варшаву исправлять все, что ты там натворил? Подумай, Марк, что с тобой будет? Пора тебе уже стать человеком! Пора перестать вгонять в могилу твоего отца

Давида Марьямчика

26. Доктор Зайденер из Мариенбада – своему коллеге в Кишинев

Дорогой коллега!

Какого черта ты торчишь в Кишиневе? Надо быть злодеем, разбойником, чтобы сидеть в Кишиневе, когда на свете существует Мариенбад! Послушай меня, приезжай в Мариенбад, тогда будешь знать, что такое жизнь на земле! Отдохнешь немного, отряхнешь с себя кишиневскую пыль, увидишь мир и почувствуешь себя другим человеком! Я сам приехал сюда совершенно неожиданно. Собирался в Эмс или в Висбаден, но случилось так, что я ехал в вагоне вместе с компанией коммивояжеров из Лодзи. То есть один из них вояжер, а другой – аптекарь, кажется, из Ломжи. И всю дорогу мы резались в «пятьсот одно». Играют они оба в «пятьсот одно» так ловко, что даже опасно. Боюсь, не шулеры ли они. Мне сразу же не понравилось их перемигивание и их язык. За картами они говорят на каком-то странном языке. Спрашиваю: «Что это за язык, ребята?» А они отвечают: «Священный язык! Древнееврейский». И продолжают: «Шишим шейш… Мейо вехамишим… Шели-шели…»[12] Тогда я говорю им: «Ребята, если вы хотите играть в «пятьсот одно», говорите на каком угодно языке, только не на древнееврейском, потому что я не сионист». Тогда они рассмеялись, оставили «священный язык», но стали перекидываться вообще какими-то странными словечками. Например, когда один из них поднимает три прикрытые карты, он произносит: «Слава тебе, тетереву, купил-таки три хорошие карты – зодик, лакриц и Биньомин». Или: «Поздравляю, Иче-Майер женил своего Хемла на лудморской девке…» Теперь-то я уже знаю, в чем дело. На их языке «зодик» – десятка червей, «лакриц» – девятка треф, «Биньомин» – валет пик, «лудморская дева» – дама бубен, и так далее… Беда только, что узнал я это уже после того, как эти ребята меня здорово обчистили. Тем не менее мы разошлись как лучшие друзья, потому что я давно уже не встречал таких теплых парней и весельчаков. Один рассказывает анекдоты, второй поет песенки, умереть можно! Когда нам предстояло расстаться, завязался разговор: куда я еду и откуда? Я говорю: «Из Кишинева в Эмс». А они отвечают: «Дураки едут в Эмс». «Еду, – говорю я, – не в Эмс, а в Висбаден». Тогда я спрашиваю: «А куда же едут умники?» Они отвечают: «Умные люди едут в Мариенбад». – «А что такое в Мариенбаде?» – «Варшавские дамочки!» – «А с чем это едят?» – «Поезжайте – увидите!» Словом, по их разговорам и глазам я понял, что надо ехать в Мариенбад. Тогда я взял открытку и написал своей жене: так, мол, и так, не пиши мне в Эмс, а лишь в Мариенбад, потому что в пути я познакомился с двумя известными докторами, один из них профессор, – они меня выслушали и сказали, что кишиневские врачи – сапожники. Эмс, говорят они, для меня яд, а Висбаден – смерть. Мне, по их мнению, нужен Мариенбад, как воздух, и чем раньше, тем лучше, и так далее…

И вот, как видишь, я очутился в Мариенбаде и попал прямо в рай. Ты, наверное, хочешь, чтобы я тебе описал этот рай? Дудки! Ты не хвор приехать сюда. Что ты высидишь в Кишиневе? Посмотрел бы ты, какие женщины! Не бабенки, говорю я тебе, а персики, райские яблочки! Хоть и в париках, но одеваются гораздо лучше, чем в Одессе. А сами хороши, одна другой лучше. Одна и вовсе цитрусовый плод! Звать ее Бейльця. Посмотрел бы ты, какой это симпомпончик, тебя бы кондрашка хватила. Опишу тебе ее: глазки – черные вишни, щечки – румяная слива, зубки – белый жемчуг, носик – точеный, шейка – слоновая кость, а одевается – черт меня побери! И такой вот бонбончик должен принадлежать какому-то старому хрычу. Все здесь подыхают по ней. А больше других пляшет вокруг нее какой-то одессит, варшавский зятек по имени Марьямчик – хвастун, лгун, ветрогон… Выглядит как кадет.[13] У меня с ним произошел небольшой инцидент, чуть не окончившийся дуэлью. Из-за глупости, но об этом стоит рассказать.

В Мариенбаде обретается некая варшавянка, которую зовут Ямайчиха. У нее трое дочерей, малость переспелых, но задирают носы и ищут женихов. А так как у меня на носу не написано, что я женатый, то они приняли меня за жениха, и вот мать и все три дочери жалуют меня, как единственного сына. И сват морочит мне голову, и все знакомые считают меня женихом и подзуживают меня. Больше других уговаривает меня жениться одна варшавская бабенка, видно, порядочная авантюристка: курит папироски и играет с мужчинами в преферанс. Зовут ее мадам Чапник. Эта Чапник донимает меня. Уверяет, что Ямайчиха богата, как Крез, что в Варшаве у них собственные дома, и магазины, и участки, и так далее. Короче говоря, мне сватают невесту, а я в дурачка зашиваюсь: невесту так невесту. Дело мне большое! Но вот случилось так, что одессит, о котором я тебе пишу, состряпал о дочерях Ямайчихи стишки на жаргоне. Стишки эти чужие, он их украл и чуть переделал, но выдает за свои. Я его разоблачил, поднялся скандал, и дело дошло до дуэли. Его счастье, что он попросил у меня прощения и публично признался, что стишки не его, что он их украл, переделал и так далее. В общем, я живу здесь неплохо и ничуть не жалею, что нахожусь в Мариенбаде, а не в Эмсе. Послушай меня и приезжай. И скажи Сереже, чтобы и он приехал в Мариенбад. Чего он там высидит в пыльном Кишиневе? Мне пишут, что вы там занимаетесь ерундовыми делами. Собираетесь, говорят, ехать в Петербург с депутацией насчет «потешных». К чему? Было бы, конечно, справедливо, чтобы еврейских ребят допускали в «потешные полки». Но наш Володька (Пуришкевич) не станет дремать. Пиши мне, что слышно в клубе? Кому идет карта, а кто в землю зарывается? Я здесь в карты играю редко. Играю больше во флирт, и везет мне – дай бог дальше не хуже! Пиши мне часто. Но лучше было бы, если бы ты сам приехал. И не один, а с Сережей.