– Что с вами? Что с вами, Лев Максимович? Вы нездоровы? Может быть, вам надо холодной воды? Я сейчас прикажу, чтобы Фомичев принес…
Прошла зима. В мае наш батальон должен был выступать из местечка и идти в лагери на соединение с полком.
Кажется, это случилось третьего числа. Рано утром, в то время, когда капитан кричал и ругался на казарменном дворе, наблюдая за укладкой ротного имущества, я забежал к Марианне, чтобы проститься с нею, Я знал, что она на другой день уезжает в деревню к своим родным.
В квартире оставались лишь голые стены. Все вещи были еще с рассветом отправлены на вокзал. Марианна сидела на полу около окна на большой охапке соломы.
– Я пришел проститься с вами, Марианна Фадеевна. Мы больше никогда не увидимся, – сказал я грустно.
Она показала мне знаком, чтобы я сел рядом с ней. Я опустился на солому.
– Вы будете обо мне изредка вспоминать? – спросила она.
– Разве можно об этом спрашивать? Конечно, буду всегда.
– И, конечно, дурно?
– Марианна Фадеевна!
Я взял ее за руку. Она не сопротивлялась. Я привлек ее к себе, хотя это для нас обоих благодаря вытянутым ногам было очень неловко. Ее ресницы опустились вниз, губы раскрылись, дышала она тяжело и часто.
Я точно обезумел и стал без перерыва целовать ее щеку, висок и волосы…
Она отталкивала меня, но я не обращал на это внимания. Тогда она шепотом сказала:
– Оставьте… Я буду кричать… Я позову прислугу. Оставьте меня…
Я опомнился и, весь красный, встал, отряхаясь от приставших к моей одежде соломинок. Мы простились очень холодно. Идя в казармы, я думал: «Черт знает, что такое… дернула же меня нелегкая!.. Обидел ни за что ни про что такую хорошую, милую женщину. Уж, наверно, капитан будет знать об этом приключении. Что за позорное положение!..»
Мы выступили из местечка, сопровождаемые толпами оборванных мальчишек. День был жаркий и блестящий. Когда через четыре часа батальон дошел до большого привала, люди уже утомились и заскучали… Даже песенники пели неохотно, только по принуждению начальства.
Привал был назначен в тенистой и сырой грабовой роще, покрывавшей пологий длинный скат. Нас ожидал там очень милый сюрприз. Наши батальонные дамы, заранее сговорившись, выехали вперед и приготовили в роще маленький завтрак.
Я не запомню, чтобы мне было когда-нибудь так весело, как во время этого завтрака, под благоухающим навесом жидкой, веселой, ранней зелени, когда мы сидели на земле, еще покрытой кое-где прошлогодними листьями… Наконец барабаны забили сбор. Я поспешно схватил свое ружье и, прежде чем идти в ряды, подошел к Марианне.
– Простите меня, Марианна Фадеевна, – сказал я виноватым голосом, мне не хочется, чтобы у вас осталось ко мне дурное чувство. Она бросила на меня быстрый лукавый взгляд и отвечала:
– Да я на вас вовсе и не думала сердиться…
Я оторопел. Я ждал гневных слов, упреков, может быть, даже угроз…
– Как? Вы не сердитесь?.. Но я позволил себе… чересчур много… Вы были так недовольны…
Она расхохоталась громким, нервным смехом.
– Ха-ха-ха… Это вы были слишком нерешительны… Милый мальчик, вы совсем не знаете женщин…
К нам подходил капитан. Я прошептал взволнованно:
– Но раньше, Марианна? Раньше? Еще зимой?
– Да… и зимой, – отвечала она, взглянув прямо в лицо своими дерзкими, блестящими глазами. Капитан подошел и закричал, теребя часы:
– В строй, ефрейтор! В строй! Что это за болтовня!
Мы тронулись с привала. Поднялась пыль. Отдохнувшие песенники грянули залихватскую песню.
Я долго-долго оглядывался назад, туда, где из-за облаков пыли белел кружевной зонтик с розовой подкладкой. Мою душу терзало позднее сожаление…
