Мари-Клэръ - [31]

Кобыла остановилась передо мной.

Ея хозяинъ наклонился и взялъ меня за обѣ руки, которыя я подняла къ нему.

Какое то безпокойство, котораго раньше я не замѣчала, было у него на лицѣ… Брови его сходились, какъ у г-жи Дэлуа.

— Я зналъ, что найду Васъ здѣсь, сказалъ онъ немного задыхаясь.

Я ждала, что онъ скажетъ что-нибудь радостное для меня, но онъ сильнѣе сжалъ мои руки и сказалъ тѣмъ же задыхающимся голосомъ:

— Не призирайте меня!

Онъ отвелъ глаза въ сторону.

— Я не могу быть больше Вашимъ другомъ.

Мнѣ показалось, что кто-то съ силой ударилъ меня по головѣ…

Въ ушахъ послышался визгъ пилы… Я увидѣла, какъ Анри Дэлуа задрожалъ и услышала, какъ онъ сказалъ:

— О, какъ мнѣ холодно!

Затѣмъ я перестала чувствовать теплоту его рукъ, и когда я поняла, что я одна, предо мной сѣрѣла какая-то масса, которая казалось безшумно катилась по тропинкѣ, занесенной снѣгомъ…

* * *

Я медленно спустилась по другому склону холма.

Я долго шла по снѣгу, который скрипѣлъ у меня подъ ногами.

Я уже прошла половину дороги, когда крестьянинъ предложилъ мнѣ сѣсть въ телѣгу. Онъ тоже ѣхалъ въ городъ, и скоро я очутилась передъ Сиротскимъ домомъ.

Я позвонила, привратница осмотрѣла меня чрезъ дверной глазокъ.

Я узнала ее. Это была все та же, Красивое-Око.

Мы прозвали ее такъ за ея огромный бѣлый глазъ. Она узнала меня и открыла дверь. Она впустила меня, но прежде, чѣмъ закрыть дверь, сказала:

— Сестры Мари-Любови нѣтъ больше здѣсь.

Я ничего не отвѣтила, и она повторила:

— Сестры Мари-Любови нѣть больше здѣсь.

Я слышала, но не обращала на это никакого вниманія; все это мнѣ казалось, какъ во снѣ, когда происходятъ самыя невѣроятныя вещи, но имъ не придаешь никакого значенія.

Я посмотрѣла на ея бѣлый глазъ и коротко сказала:

— Я возвращаюсь.

Она закрыла за мной дверь, и я стояла подъ навѣсомъ, пока она ходила сообщить настоятельницѣ.

Она вернулась и сказала, что прежде, чѣмъ принять меня, настоятельница хочетъ поговорить съ сестрой Дэзирэ[4].

Раздался звонокъ, Красивое-Око встала и сдѣлала мнѣ знакъ слѣдовать за нею.

Снѣгъ снова началъ падать.

Въ комнатѣ у настоятельницы была почти полная темнота.

Сначала я увидѣла только огонь, который горѣлъ со свистомъ. Какой-то голосъ заставилъ мня поглядѣть пристальнѣе.

— Такъ вы возвращаетесь? — спросила меня настоятельница.

Я попыталась разобраться въ своихъ мысляхъ; я не знала, дѣйствительно-ли я возвращаюсь.

— Сестры Мари-Любови нѣтъ больше здѣсь, сказала она.

Я подумала, что все еще снится мнѣ плохой сонъ, и я кашлянула, чтобы проснуться, посмотрѣла на огонь и старалась понять, почему онъ свиститъ.

— Вы больны? — опять спросила настоятельница.

— Нѣтъ, — отвѣтила я.

Теплота оживила меня и я почувствовала себя лучше.

Я стала, наконецъ, понимать, что я вернулась и нахожусь у настоятельницы. Я встрѣтила ея пристальный взоръ и все припомнила.

— Вы почти не измѣнились, говорила она съ усмѣшкой, сколько вамъ лѣтъ?

Я сказала: 18.

— Ну, возразила она, вы не очень то выросли за время Вашей жизни въ міру.

Она облокотилась одной рукой на столъ и спросила, почему я возвращаюсь.

Я хотѣла было сказать, что для того, чтобы видѣдѣть сестру Мари-Любовь, да побоялась снова услышать отъ нея, что Мари-Любови нѣтъ больше здѣсь, и я молчала.

Она вынула изъ ящика письмо, прикрыла его рукой, и сказала со скучающимъ видомъ человѣка, котораго безпокоятъ изъ-за пустяковъ.

— Изъ этого письма я уже узнала, что вы стали дѣвицей гордой и дерзкой.

Она отбросила письмо съ усталымъ жестомъ и, глубоко вздохнувъ, прибавила:

— Васъ отправятъ на кухню, пока не найдется для васъ другого мѣста.

Огонь безостановочно свистѣлъ. Я продолжала смотрѣть на него и все не могла понять, какое изъ трехъ полѣньевъ издаетъ свистъ.

Настоятельница повысила свой монотонный голосъ, чтобы привлечь мое вниманіе. Она предупредила, что сестра Дэзирэ будетъ строго слѣдить за мной, и мнѣ будетъ запрещено разговаривать съ моими прежними подругами.

Я увидѣла, какъ она показала на дверь, и вышла во дворъ.

Тамъ, по ту сторону аллей, я увидѣла кухни.

Сестра Дэзирэ, высокая и прямая, ждала меня у двери. Я видѣла только ея бѣлый монашескій уборъ и черное платье и подумала, что она старая и сухая.

Мнѣ захотѣлось убѣжать, стоило только пробѣжать до воротъ, сказать Красивому-Оку, что я приходила съ визитомъ, она выпуститъ меня, и все кончено.

Но вмѣсто того, чтобы итти къ воротамъ, я направилась къ постройкамъ, гдѣ протекло мое дѣтство.

Я не знала, зачѣмъ я туда иду. Но не могла удержаться, чтобы не пойти. Я чувствовала уже усталость и хотѣла бы надолго заснуть.

Старая скамейка стояла все еще на своемъ мѣстѣ; я смела съ нея рукой снѣгъ и сѣла, прислонясь къ липѣ, какъ сидѣлъ когда-то священникъ.

Я ждала чего-то и сама не знала, чего. Я взглянула на окно комнаты сестры Мари-Любови.

На немъ уже не было красивыхъ кисейныхъ занавѣсокъ, но какъ бы оно ни походило на другія окна, я всетаки отличила бы его; густыя коленкоровыя занавѣски висѣли на всѣхъ окнахъ, не безобразя ихъ, но этому окну онѣ придавали видъ лица съ закрытыми глазами.

Ночь начала спускаться на аллеи, и огни зажигались въ залахъ.

Я хотѣла встать съ лавки; я думала: „Красивое-Око откроетъ мнѣ ворота“…