Маргарита Валуа: Прелестная ювелирша. Любовница короля Наваррского - [29]

Генрих внимательно выслушал рассказ Сарры и, когда она закончила, с чувством сказал:

— Вы обращаетесь ко мне как к покровителю и заступнику, и я докажу вам, что вы сделали это не напрасно. Клянусь Богом, я вырву вас — вырву даже бегством, если понадобится, — из тирании этого негодяя Лорьо!

— Бежать? — сказала она. — Но куда? Как?

— Не беспокойтесь, — ответил Генрих, — я сумею спрятать вас в таком надежном убежище, где вас никто не найдет.

Только около девяти часов вечера принцу удалось скрыться из дома ювелира. Разумеется, он прямо отправился к набережной около Лувра, где ему предстояло встретиться с Нанси.

Шел мелкий дождь, было очень темно.

«Однако! — думал принц, направляясь к месту свидания. — Как ни велики лучистые глазки прелестной Нанси, они все же не будут в состоянии достаточно осветить ее задорное личико, чтобы я мог узнать его в этой туманной мгле! Э-ге-ге! — продолжал он. — А что это белеет вот там? Ведь это может быть платьем красавицы Нанси!»

Генрих дал женщине, накинувшей плащ поверх светлого платья, поравняться с собой и кашлянул. Женщина прошла мимо, но сейчас же повернула обратно и, вновь поравнявшись с ним, тоже кашлянула. Кашлянул и Генрих. Тогда женщина спросила слегка насмешливым голосом:

— Сколько времени, месье?

— Девять часов, мадемуазель.

— Отлично! Кажется, я узнаю ваш голос!

— Так же, как и я ваш!

— Ведь вы сир де Коарасс?

— А вы — прелестная Нанси?

— Тише! — шепнула Нанси и, взяв принца за руку, повела его, говоря: — Надеюсь, вы умеете ходить в темноте и не носите таких ботфортов, как принц Наваррский, от которых, как говорят, трещат все лестницы и полы в неракском дворце?

— Ну, принц — просто увалень! — с тонкой усмешкой ответил Генрих.

Нанси провела его к потерне. У последней дежурил часовой-швейцарец, но он был, должно быть, предупрежден, так как сделал вид, будто не замечает проходящих.

«Эге! — подумал принц. — Можно подумать, что мой двоюродный братец герцог Гиз частенько хаживал этой дорогой!»

Нанси осторожно вела Генриха полутемными коридорами, пока они не дошли до двери, из которой вырвался сноп света, когда камеристка распахнула ее. Теперь принц очутился в той самой комнате, которую накануне рассматривал через потайное смотровое отверстие Пибрака.

XVIII

В то время как Генрих Наваррский входил в комнату Маргариты Валуа, Ноэ быстро поднимался по шелковой лестнице в комнату Паолы. Мост был высок, лестница тонка и длинна, и это путешествие было небезопасным. Но у Ноэ были твердая рука и храбрость влюбленных, да кроме того, ночь была так темна…

Свет, который он видел прежде из окна Паолы, теперь погас, и Ноэ, поднимая голову, видел только темное отверстие, из которого спускалась его гибкая лестница. Когда же он добрался до конца, две атласные голые руки обняли его и нежно притянули к подоконнику.

«Ба! — подумал он. — Это выходит совсем как у Анри с Коризандрой!»

Сделав этот вывод, он вскарабкался на подоконник и бесшумно соскочил на пол комнаты, в которой царила полная тьма. Но прелестные руки по-прежнему держали его, ароматное дыхание обвевало его лицо, и все тело девушки так плотно прильнуло к нему, что Ноэ казалось, будто он слышит порывистое биение ее сердца. Не говоря ни слова, она увлекла его к оттоманке, стоявшей в конце комнаты, заставила присесть, а сама вернулась к окну, чтобы втянуть лестницу. Сделав это, она подошла к Ноэ и шепнула:

— Ах, боже мой, как я боялась! Я очень крепко привязала лестницу и все же придерживала ее рукой!

— Милая Паола…

— А когда я видела, что вы качаетесь в воздухе, мне показалось вдруг, что лестница лопнет, и у меня закружилась голова.

— Какая вы глупенькая!

Так как в комнате было совершенно темно, то Ноэ обнял и поцеловал девушку. Но Паола мягко вывернулась, встала, тщательно опустила толстую портьеру, драпировавшую дверь в лавочку, и принялась добывать огонь.

— Что вы делаете? — спросил Ноэ.

— Зажигаю лампу.

— Зачем?

— Но… чтобы было видно…

— Дорогая моя! У слов нет цвета! Так к чему огонь?

— Ну хорошо, — сказала Паола, — но вы должны обещать, что будете вести себя хорошо.

— Да я и так…

— И не будете… меня… целовать…

— Но я люблю вас!

— Это ровно ничего не значит.

— Господи! — сказал Ноэ. — А я, наоборот, всегда думал, что это значит очень многое!

— В таком случае я зажгу огонь!

— Не надо! Я буду умником!

— Ну то-то же!

— И все-таки я очень люблю вас!

— Если бы я не верила этому, разве вы были бы здесь?

— Ну а вы?

Паола вздохнула, помолчала и затем сказала:

— Знаете ли вы, что мне уже за двадцать?

— Но этого не может быть! — возразил Ноэ, который отлично знал законы галантного обращения. — Вас обманули, вам не может быть более шестнадцати!

— И не думаете ли вы, льстец, что я должна быть очень несчастной?

— Но отчего же, собственно?

— Да оттого, что отец не хочет выдавать меня замуж!

«Черт возьми! — подумал Ноэ. — Красавица-то, видно, особа серьезная! Ей говорят о любви, а она о браке!»

Между тем Паола продолжала:

— Известно ли вам, что мой отец страшно богат и, если бы он захотел, мог бы дать мне княжеское приданое?

«Вот был бы отличный случай, — подумал Ноэ, — подновить немного позолоту на моем старом гербе! Но, к сожалению, у меня имеются известные предрассудки относительно неравных браков».