Маргара, или Расстреляйте меня на рассвете - [3]

Ближайший ресторан — “Динамо”, туда поехали на трамвае; и не мог я не отметить: ресторан классом выше — не так уж далеко от Беговой, и был, значит, у Яши какой-то смысл “мотаться” по скромным заведениям. Посидели, выпили, потанцевали и расстались, проводив сестричек до их дома: я на трамвай и к электричке, Яша на троллейбусе куда-то в центр.

Так и повелось: сходились к половине седьмого, потом кино, скромные питейные заведения, стадион… И в один из этих дней кончилась моя любовь к Рите-Маргарите, которую воистину правильно называли в институте Маргарой. Она, любовь, казавшаяся мне полноводной шумной рекой, иссякла, испарилась, обмелела, и не быть ей уже водопадом, не увлажнять земли плодородной влагой.

Аня и Яша сидели в тот вечер на балконе, а я, вдохновленный коньяком и шартрезом, решил объясниться наконец в любви по всем правилам давно ушедшего галантного века, вплоть до опускания на колени. Я говорил — на кухне это произошло — так громко и страстно, что вспугнутая Рита, кипяток в заварочный чайник наливавшая, едва не обожгла себе руку. Наложив ладошку на мои губы, она вывела меня на лестницу, толкнула в лифт, спустила кабину вниз и заставила повторить — на дворе, на скамейке под луной — объяснение в любви, но не сумбурно, не вообще, а конкретно: почему я люблю ее глаза, нравится ли мне ее походка, в какой степени сводят меня с ума ее губы; не кажется ли мне, что ножки ее много лучше тех, коими обладали все те девушки, с которыми я общался…

Я говорил, говорил, славословил, восхищался каждым квадратным дециметром ее тела, восхвалял подмышечные впадинки, глазу не доступные; я благословлял тот миг, когда впервые увидел Риту в ЛТИ, уверяя, что умираю от счастья, — и голос мой становился все тише, я сникал, я выдыхался, я не мог уже понять и тем более поведать, чем прельстили меня ресницы ее и брови…

Луна светила над головами нашими, над безлюдным тихим ипподромом, откуда-то донеслось ржание гуляки жеребца, а я продолжал молчать, я не мог собрать воедино разделенные вопросами Маргариты части ее лица и тела, не мог себе представить ее целиком, хотя она и была рядом… Страшная мысль-догадка пронзила меня: да не любил я ее вовсе, а если пылал какими-то чувствами, то нет их уже, Маргара растоптала идиотскими уточнениями.

Молчание длилось, я изнемогал, мне уже до лампочки были ее губы, ножки, ресницы и прочее, я разлюбил Риту мгновенно, и железная Маргара горько вздохнула, потом потрепала меня по затылку, обняла, поцеловала и сказала, что она — подождет, найдутся у меня еще слова. Какие — спрашивать не хотелось. Впереди простиралась безжалостная, как Луна, жизнь, она была отражением чужого света. Где, счастье, где — это вопрошал не я, а рыжий диск спутницы Земли.

Но Маргара услышала, деловитая Маргара сказала:

— Пойдем чай пить.

Вот на чае этом кто-то подал идею: а не сходить ли в театр? Я промолчал, я еще не пришел в себя после сцены под Луной, да мне эти ритуальные хождения в храмы искусств с детства не нравились. А идею бурно поддержала Маргарита, с пылом, и я ее понимал: старшей сестре так хотелось вывести младшую “в свет”, туда, где много празднично одетых людей, чтоб вспомнились времена, когда она, студентка, брала с собой в театр школьницу, такую же театралку, как и она. Не на ипподроме же предъявлять миру юную и горько прелестную сестру?

Я глянул на Аню и согласился. И Яша тоже. Решено: в театре — быть! Но в каком и как достать билеты?

Выручил Яша. Развернул газету, а там репертуар всех московских театров; билетами, сказал, в “Современник” он всех нас обеспечит, их в кассах нет, но для иностранцев всегда в СССР исключения, так на какой спектакль пойдем?

Вот тут-то и проявилось более чем тревожное обстоятельство: у Ани на работе взяли подписку — никаких контактов с иностранцами, никаких! Не допускались даже случайные знакомства, не говоря уже о… Но раз уж познакомилась — будь добра, заяви, сообщи, с кем и когда, кто такой. В самой подписке, Аня призналась, сильно покраснев, было упоминание о наказании, приводилась дата Указа Президиума Верховного Совета СССР, но что в самом Указе — Аня уже не помнила. “Расстреляйте меня на рассвете!” — рассмеялась она, тут же посерьезнела и объяснила: это их прибаутка, девушки на работе придумали. Зато, в тексты Указов не глядя, можно предположить почти наверняка: из комсомола, в лучшем случае, вытурят с треском, а это уже волчий билет, пятно на всю жизнь. Самое минимальное — увольнение с работы по инициативе администрации. (НИИ, где работали мы, я и Маргарита, режимный объект, но никаких подписок с нас не брали.)

Яша удрученно молчал. Я — тоже, хотя и знал, в какой библиотеке Аня работает. Подаренные мне книги я не так давно просмотрел и на титульном листе первой же увидел штамп Главного разведуправления при Генштабе Министерства обороны. Догадался и о том, кто устроил Аню на работу в ГРУ: Главком ВВС, когда жених ее грохнулся на необлетанном “МиГе”.

Положение безвыходное. К тому же, Яша произнес это с глубоким вздохом, на него тоже наложены особые запреты, ему, короче, как и всем иностранным слушателям военно-учебных заведений, рекомендовано не знакомиться с обладателями гостайн СССР.