Марфа окаянная - [7]

   — Ещё чего, — запретила мать. — Морс вон для тебя, его и пей. Мал ещё.

Ваня насупился.

Фёдор Борецкий, весело взглянув на него, сказал громко:

   — Знать, не мал уже, коль на пиру сидит.

   — Великого князя в его годы оженить успели[22], — поддержал Василий Казимер.

Марфа Ивановна нахмурилась:

   — То, Василий Александрыч, не наши заботы. Пусть живут как хотят, Бог им судья.

   — Не судите, да не судимы будете, — кивнул Иван Лукинич, косясь на неулыбчивого монаха. Тот молчал, явно чувствуя себя лишним на этом шумном собрании, присутствовать на котором принуждала досадная необходимость. Ел мало, к напиткам же и вовсе не притрагивался.

   — Оно так, — подал голос Иван Иванович Лошинский, старший Марфин брат, владеющий вотчинами в Шелонской пятине и мучительно завидующий куда большему богатству сестры. — Мы в московские дела не мешаемся, но и в наш монастырь со своим уставом не лезь!

Говорить о неизбежном размирии с Москвой избегали, и скрипучая старческая угроза Лошинского неловко повисла в воздухе. Марфа Ивановна сделала знак, и слуги понесли новые блюда: баранину запечённую, заливных поросят, пряную солонину с чесноком, заячьи печень и мозги в латках, гусиные потроха, вяленых кур, гнутых налимов. Появились бочонки с пивом, ещё меды. За дальними столами, где сидела преимущественно боярская молодёжь, пробили бочонок со сладким греческим вином. Пили не разбавляя.

Онтонина, невестка Марфы Ивановны, с выдающимся вперёд узким подбородком, портившим её и без того некрасивое лицо, встревоженно поглядывала на Фёдора. Тот, осушив кружку одним махом, сидел подбоченясь, расстегнув ворот. Душа требовала удали, размаха, уважения к себе. Начал было расписывать достоинства новой пары кречетов, доставленных по личному заказу из Заволочья, но ответных восторгов не дождался, тема была несвоевременна и продолжения не имела. Недавние товарищи по охотничьей забаве что-то серьёзно обсуждали с братом Дмитрием. Даже вино им впрок не шло.

Наступила минута общего затишья, какая бывает обычно перед очередной здравицей. Степенной тысяцкий Василий Есипович крякнул и собрался уже встать, чтобы провозгласить хвалу хозяйке, но Фёдор опередил.

   — Дивную волчицу затравили мы вчерашнего дня, — похвалился он, к всеобщему изумлению. — Шерсть — во! — Он развёл большой и средний пальцы правой руки и потряс ими. — Прямо медвежья.

Все молча смотрели на него. Фёдор наконец сам почувствовал, что встрял некстати, заозирался, ища поддержки, и наткнулся взглядом на Ваню.

   — А Иван-то храбрец у нас! Псы его чуть не порвали, а он хоть бы что!

Марфа Ивановна привстала, побледнев и закусив губу. Велела хрипло:

   — Сказывай что и как!

Фёдор нескладно, спотыкаясь — рассказчик он был никудышный, — принялся вспоминать давешний случай. Гости поглядывали на Ваню. Ваня слушал, уставившись в тарелку, переживая случившееся, и впервые за это время испытывал настоящий страх.

История, впрочем, была короткой.

Под вечер во двор въехал Фёдор с охотничьей ватагой. Два холопа несли жердину с подвешенной за связанные лапы мёртвой волчицей. Псари возились с запутавшимися длинными ремнями. Псы мешали, тянули ремни в стороны, рычали, скалясь на труп смертельного врага, который, прежде чем погибнуть, лишил жизни троих из своры.

Ваня, стоя на ступенях терема, с мальчишеским любопытством наблюдал всю эту возню. Охотники спешились, слуги разводили коней. Фёдор, полупьяный, покачиваясь в седле, засунул руку под кожух и вытащил за загривок скулящего волчонка. Собаки оглушительно залаяли, запрыгали, клацая сахарными клыками, пытаясь достать вражьего детёныша.

Фёдор захохотал. Затем отвёл руку и с криком: «Ваша добыча!» — швырнул волчонка псам. Но то ли нетвёрдая рука подвела, то ли короткую шёрстку не удержали пальцы — покатился серый комок в сторону от своры, к ступеням терема.

Ваня, не раздумывая ни о чём, прыгнул навстречу, будто незримая сила в спину подтолкнула, и накрыл маленькое живое тельце собой. Псари не сумели удержать обезумевших от ярости собак, те неслись прямо на Ваню, чтобы кровью завершить большую охоту. Их остудил хлыст Никиты Захарова. Один удар, второй, третий. По хребтам, по ушам, по глазам пёсьим. Никита, бывший вольный охотник, с малых лет ходивший за Ваней, вовремя успел. Иначе не простил бы себе, сам бы дольше Вани и минуты не прожил...

В пересказе Фёдора, однако, происшествие это не выглядело столь опасным. Выходило так, будто провинились нерасторопные псари, за что будут наказаны, и это он сам унял разъярённую собачью свору.

Марфа Ивановна, постепенно успокаиваясь, решила, что правду обо всём выяснит позже. Заставила себя усмехнуться, обращаясь сразу и к сыну, и к знатным гостям:

   — Дурень ты дурень! Жалею, что недодал тебе в своё время розог Исак Андреич.

Заулыбались и гости, все знали про Фёдорово прозвище. Упомянутое матерью (ей дозволено), оно рассеяло возникшую неловкость и лишний раз подтвердило каждому, что он свой человек в этом доме.

Василий Есипович поспешил подняться и провозгласить — как нельзя более кстати — здравицу мудрой и щедрой хозяйке.

Вновь забренчала посуда, засуетились слуги.