Марфа окаянная - [65]

И тут с улюлюканьем, свистом, дикими воплями выскочили из засады в тыл новгородской рати татарские конники. Вновь засвистели стрелы, повалились на землю убитые.

Ужас объял новгородцев. Из уст в уста перелетало слово «татары!», как будто страшнее их ничего уже не могло быть. Ополченцы дрогнули и побежали, окончательно расстроив боевой порядок. Владычные заозирались, оглядываясь в растерянности назад. Ещё один запасной полк, охранявший тыл и обозы, прислал в подмогу Холмскому Фёдор Давыдович. Наступал окончательный перелом в битве.

Дмитрия Борецкого уже никто не слушал, вскоре он оказался в окружении одних москвичей. Из руки его выбили меч, сбросили наземь, набросили путы. Двое татарских всадников волокли по песку на аркане Василия Казимера. Шум сражения откатывался вниз по течению Шелони. Почти всё московское войско с остервенением бросилось преследовать беспорядочно бегущую рать новгородцев, добавляя к числу павших в бою десятки, сотни, тысячи новых трупов...

Глава десятая

«Летописи республик обыкновенно представляют нам сильное действие страстей человеческих, порывы великодушия и нередко умилительное торжество добродетели, среди мятежей и беспорядка, свойственных народному правлению: так и летописи Новгорода в неискусственной простоте своей являют черты пленительные для воображения. Здесь видим также некоторые постоянные правила великодушия в действиях сего, часто легкомысленного народа: таковым было не превозноситься в успехах, изъявлять умеренность в счастии, твёрдость в бедствиях, давать пристанище изгнанникам, верно исполнять договоры, и слово: новгородская честь, новгородская душа, служило иногда вместо клятвы. Республика держится добродетелию и без неё упадёт.

Падение Новгорода ознаменовалось утратою воинского мужества, которое уменьшается в державах торговых с умножением богатства, располагающего людей к наслаждениям мирным. Сей народ считался некогда самым воинственным в России, и где сражался, там побеждал, в войнах междоусобных и внешних: так было до столетия. Счастием спасённый от Батыя и почти свободный от ига моголов, он более успевал в купечестве, но слабел доблестию: сия вторая эпоха, цветущая для торговли, бедственная для гражданской свободы, начинается со времени Иоанна Калиты. Богатые новгородцы стали откупаться серебром от князей московских и Литвы; но вольность спасается не серебром, а готовностию умереть за неё: кто откупается, тот признает своё бессилие и манит к себе властелина. Ополчения новгородские в веке уже не представляют нам ни пылкого духа, ни искусства, ни успехов блестящих. Что кроме неустройства и малодушного бегства видим в последних решительных битвах за свободу? Она принадлежит льву, не агнцу, и Новгород мог только избирать одного из двух государей, литовского или московского: к счастию, Бог даровал России Иоанна.

...Миновало около двух недель после Шелонской битвы, которая произвела в новгородцах неописанный ужас. Они надеялись на Казимира и с нетерпением ждали вестей от своего посла, отправленного к нему через Ливонию, с усильным требованием, чтобы король спешил защитить их; но сей посол возвратился и с горестию объявил, что магистр Ордена не пустил его в Литву. Уже не было времени иметь помощи, ни сил противиться Иоанну. Открылась ещё внутренняя измена. Некто, именем Упадыш, тайно доброхотствуя великому князю, с единомышленниками своими в одну ночь заколотил 5 пушек в Новгороде: правители казнили сего человека; несмотря на все несчастия, хотели обороняться: выжгли посады, не жалея ни церквей, ни монастырей; учредили бессменную стражу: день и ночь вооружённые люди ходили по городу, чтобы обуздывать народ; другие стояли на стенах и башнях, готовые к бою с москвитянами. Однако ж миролюбивые начали изъявлять более смелости, доказывая, что упорство бесполезно; явно обвиняли друзей Марфы в приверженности к Литве и говорили: „Иоанн перед нами, а где ваш Казимир?" Город, стеснённый великокняжескими отрядами и наполненный множеством пришельцев, которые искали там убежища от москвитян, терпел недостаток в съестных припасах; дороговизна возрастала; ржи совсем не было на торгу: богатые питались пшеницею, а бедные вопили, что правители их безумно раздражили Иоанна и начали войну, не подумав о следствиях».

Карамзин

«И спалили новгородцы все посады вокруг Новгорода, а в Зверинце церковь новая святого Симеона погорела, и Антониев монастырь, и Полянка вся, и Юрьев монастырь, и Городище всё, и Рождественский монастырь с церковью сгорел. И многие беды обрушились на новгородцев: хлеб вздорожал, и не было пшеничной ржи в продаже в то время, ни ржаного хлеба, только пшеничный, да и того скудно. И поднялся на знатных людей ропот, будто те привели великого князя на Новгород, за то Бог-сердцеведец им судья, зачинающим рать и обижающим нас.

А изменника Упадыша новгородцы казнили, потому что изменил Новгороду и хотел зла Великому Новгороду со своими единомышленниками: пять пушек железом забил, за что, награду приняв от искусителя-беса, в напасть впал и в заблуждение пагубное, света лишаясь, как Павел сказал: „Желающие обогатиться впадают во зло“. Как не вострепетал, замышляя зло на Великий Новгород, ты, исполненный коварства? Ради мзды предаёшь врагам Новгород, о Упадыш, сладкой жизни вкусив в Великом Новгороде! О, столько добра не вспомнив, немногого умом достиг ты! О беда, сказать, и беззаконная власть тогда обрела коварное зломыслие и обман нечестивый, не ранами поразить кого-то, но всех в городе погубить и сонму лукавых предать, с которыми тогда сражались. И злочестивому злосчастная гибель. Лучше бы тебе, Упадыш, не бывать в утробе материнской, и не был бы ты назван предателем Новгорода. Но не смог ни достичь свершения своих желаний, ни благословения не захотел, но предпочёл проклятие и получил его; а христианская вера не гибнет, как погибли обманы те непотребные и безуспешное злодейство; Бог по милосердию щедрот своих человеколюбивое долготерпение и незлобивое око от нас не отвратит, — и не оставит благой Бог наш, не предаст нас в сети их и в помышление нечестивых. Проклятия устрашась, братья, плоды покаяния принесём.