Марекаж - [4]

Здесь, уступая место новостям, пришедшим из столиц, я приглашаю Вас, наши дорогие читатели, вновь присоединиться к нашей беседе с г-ном Маныренко, в которой мы будем вспоминать о пришедших в те дни, наконец, победах, в завтрашнем номере нашей газеты.

Ezechiely

1997

Lettre d'un voyageur russe (Письмо из Парижа в Москву)

Привет, на твой биржевый анекдот мне ответить, увы, просто нечем: анекдоты, даже исторические, это здесь не то и не так. Как сказать, здесь чрезвычайно - исторически - развита "культура" остроумия, но совершенно не развита "культура" смеха. При этом, никакого внутреннего противоречия не ощущается: шутка переваривается внутри, словно вино дегустатором: и вину и шутке надо провернуться несколько раз - одной в голове, другому во рту - и удовольствие (или неудовольствие) на лице. Разумеется, относится это к малому слою образованных и воспитанных людей, но плебс взращен здесь в традициях злобно-почтительной ненависти, поэтому унижая без стеснения и даже с наслаждением здешнюю "интеллигенцию" при помощи демократически допустимых, но очень лихих механизмов перераспределения богатств, прочее время плебс проводит в зависти к таинственным удовольствиям "интеллигентов". Кто такие эти последние? Очень просто: несколько- и многопоколенные профессионалы, зачастую живущие по кокетливым законам своих старинных цехов /один из лучших букинистов Парижа, месье Галантарис, блестящий эксперт, разговаривает с такими - правда, мимолетными - ужимками речи, что вне цеха, человеку быстрому и злому он показался бы почти безвкусным преувеличением: "Да-да, я, кажется, имею удовольствие знать господина Вашего отца" /это - моему приятелю/; но здесь, у себя, в атмосфере цеха, эта полу-придворная манера речи становится атрибутом достойного и уважительного поведения, и не вызывает улыбки: эта дисциплина, подчинение которой добровольно и охотно, подобна непозволительности чрезмерного оживления в церкви, музее или в концерте, очевидной всем, но как бы продленной за порог этих достойных учереждений, "унесенной с собой". (Здесь человечество делится на три грубых класса: дикие американские сашки (если в Советской России были совки, то родственный класс в США, несомненно, сашки), этот класс непристоен глобально и везде; местный плебс, неприличен в меру сил, возможностей и предоставляющихся случаев, но, как правило, очень себя помнит /или, скорее, при окрике быстро вспоминает/, и очень трусит; прочие, доброжелательно-обязательны и независимы, иногда поверхностно-легко, иногда очень лихо и с блеском, иногда занудно и тускло. Конечно, эпоха "великолепных" французов, ошеломившая и подчинившая своему обаянию всю Европу, восхитившая Карамзина и доведшая до перевозбуждения и легкого помрачения Пушкина, эта эпоха, чье могущество только сейчас, кажется, начинаю ощущать, давно и почти бесследно позади. Вершина 1770-1780 годов, немыслимый взлет: французы - блестяще образованы, космополиты и европейцы, сексуальная сегрегация испаряется страмительно как утренний иней, ясность ума и огромная внутренняя свобода: поразительное время! Так вот, все это позади). Сегодняшнее остроумие, это скорее ловкая реплика Миттерана: "Мы можем быть на ты?" Миттеран: "Пожалуйста, если Вы хотите". Hо что это? Легкий отблеск, цитата из непредвиденно ничьей речи, калька случайно несказанной фразы.... ....Hачну с того, на чем остановился: с шутки Миттерана. Это уже сказал кто-нибудь раньше: может Мирабо, может, Талейран, может.... А если не сказал, то случайно: подумал и поленился произнести. Представь себе огромную блестящую мозаику, может быть из тысяч и тысяч кусочков выпало несколько десятков: общий наблюдатель даже не заметит изъяна, но тщательный, самозабвенный себялюбец сможет и найти и вставить свой кусочек блестящего стекла в давно завершенную ткань. Путь же противный этому, увы, еще хуже: на что надеяться менее изощренному себялюбцу? Только на землятрясение: базилика, Джотто и Чимабуе, все в мелкие кусочки, до невосстановимости, до полной утраты и забвения, и вот: страна чистых страниц и дураков-чревовещателей, для которых история началась в скотном дворе прадедушки в Арканзасе, в Великой американской равнине, где природа в неясном ей самой порыве внезапно исполнила безумную затею Шигалева. Какой же путь пристоен и нам положен? Я думаю, что сделать все возможное, чтобы увидеть и прикоснуться, прочесть и услышать.... Помнишь набоковское прозрачное: на Вологду, Вятку и Пермь... Я сам когда-то попытался, подражая, воспроизвести в стихотворном ритме: на Луцк, на Бежецк и на Путивль... Да боже мой, открой карту северной Италии и губы сами станут шептать как по нотам: Падуя, Равенна, Рамона.... Потом, может быть, дорвавшись и прикоснувшись, утолив многую часть жажды, можно будет почуствовать то, что звучит в моей любимой фразе, произносимой статистом из какого-то знаменито-никчемного фильма: "вы знаете, так как контрабас изобрели в нашей семье...". А потом, наверное, все потеряет смысл и во-время подступившая старость правильно совпадет с утратой интереса к окружающим ее современникам, скучным в контексте Мойки, Канавки, Фонтанки, Павловска, Гатчины и Петергофа! Что я могу сказать? Слава богу и приезжай!